Олег Корабельников - Башня птиц

Егору и спорить не хотелось, и поворачиваться было лень, чтобы хоть на мужика посмотреть, - в каком он там виде появился. Но плакать перестал, вытер слезы, на солнце высушил.

- Что с вами говорить, - сказал он немного погодя. - Мы никогда не поймем друг друга. Живите, как хотите, и нам не мешайте. Покажите дорогу к людям. Мне от вас больше ничего не надо.

- Да мы-то вам ничем не мешаем, - сказал мужик откуда-то из ромашек, - а вот вы нам, ох, как мешаете! Так за что же вас любить и миловать?

- Так я за всех людей отвечать перед вами должен? Ну и делайте, что хотите, только я вам так просто не дамся.

- Нужен ты нам, - пренебрежительно сказал Лицедей. - Захотели бы, давно тебя на корм травам пустили. Живи уж.

- Спасибо уж, - в тон ему ответил Егор и встал.

- Разве мы не можем договориться? - спросила Маша.

- О чем? Что вы от меня хотите? Или скучно вам, поговорить не с кем? Валяйте разговаривайте.

Лицедей оказался маленьким, ростом не больше ромашкового стебля, он сплел гнездышко в зарослях травы и сидел там, закинув ножку за ножку.

- А вот то меня, Егор, забавляет, что вы всю природу под себя приспособить вознамерились. Все, что есть в ней живого, все своим считаете. Вот того же медведя в цирке всякой своей ерунде учите. Штаны на него наденете, шляпу, на велосипед посадите и радуетесь. И сказки-то ваши все глупые. Те же люди, только имена звериные. А зачем вы это делаете? А я скажу, зачем. Видеть вам забавно, когда зверь на человека похож. Хоть и похож, а все глупее человека. Вот тем и смешон. Разве это не издевательство?

- Послушай, ты, лешак, - сказал Егор, отряхивая пыльцу, - нет, не издевательство. А совсем наоборот. От одиночества это нашего, от несправедливости, что только мы одни на земле и не с кем больше слова перемолвить. Вот и зверей наделяем людским образом, языком и поступками человеческими. А ваше племя никогда людей не любило, недаром издавна вас нечистью зовут. Нечисть и есть нечисть. Что от вас доброго на земле?

- А от вас? - быстро вставил Лицедей.

- Да, люди много зла причинили и себе, и природе, но и добра не меньше. А вы - ни то ни се, ни доброе ни злое, ни черное ни белое.

- А вот ты и не прав! - воскликнул Лицедей, подскакивая в гнездышке. - Мы и то, мы и се, и доброе, и злое, и черное, и белое, и рыба мы, и зверье мы, и трава, и букашки - все это мы. В природе нет зла и нет рамок, в которые вы ее втискиваете. В ней все едино. И мы с ней - одно целое.

- Оставайся с нами, Егор, - просто сказала Маша. - Хочешь, таким же будешь, как мы?

- С вами? - Егор даже присвистнул. - Да на кой черт я вам, и вы мне для чего сдались? Вот уж спасибо. Невелика радость в гусеницу превратиться да травку жевать с утра до утра, или птичкой стать да с ветки на ветку перепархивать... Не хочу быть ни деревом, ни дятлом, ни медведем. Не хочу быть ни лешим, ни чертом, ни богом, ни ангелом. Мне и в человеческом обличье хорошо живется. Я - человек, и выше меня нет никого на Земле.

- А ты попробуй, Егорушка, - сказала Маша, - может, и понравится.

- Нет, - ответил Егор, - не понравится. Не нуждаюсь я в вашей милости.

Подбросил в воздух топор, ловко поймал его одной рукой. Зайчик блеснул на лезвии.

- Ночью, - сказала Маша, - ночью все увидишь и поймешь.

- Эге, - согласился и Лицедей, - ночью, может, и поймешь. Не опоздай на праздник, Егор. Гордись, ты первым из людей увидишь его. И знаешь, почему? А потому, что ты уже и не человек вовсе. Ты только думаешь, что ты человек, а на самом деле - едва-едва наполовину. Вот и цацкаемся с тобой, на свою половину перетягиваем. И перетянем, вот увидишь, еще как перетянем!

- Я только тогда перестану быть человеком, когда умру. Пока я жив - я человек, а жить я собираюсь долго. Ясно?

- Ночью, - повторила Маша, утончаясь и пригибаясь к земле, - ночью, повторила уже тише, покрываясь коричневой шерсткой, - ночью, - и стала косулей, посмотрела на Егора влажным глазом и медленно пошла к лесу и уже ничего не сказала.

- Эге! - подтвердил и Лицедей, отращивая прозрачные крылышки. Эге-ге! - прокричал он, взлетая в воздух. - Эх, ночка-ноченька, заветная!

И они ушли с поляны, улетели, растворились в чаще леса, неуловимые, бесформенные, многообразные, непостижимые, как сам лес, как реки и горы его, как звери и птицы его, как сама природа.

6

Человеческий календарь и расчленение однородного потока времени на минуты и часы потеряли для Егора значение. Он плыл в общем неразделимом потоке, влекущем с собой лес с его непрекращающимся переходом, перетеканием живого в мертвое и мертвого в живое; и в самом Егоре беспрерывно умирало что-то и нарождалось новое, неощутимое сначала, чужеродное ему, но все более и более разрастающееся, наполняющее его, переливающееся через край, врастающее в почву, в травы, роднящее его с этим бесконечным непонятным миром, дотоле чуждым ему.