Александр Карнишин - 13 плюс

После сухого печенья мандаринка была — самое то.

Тогда Сашка съела вторую.

А потом, вздохнув, стала есть конфеты.

А что делать? Кому сейчас легко? Так она подумала, потому что так говорил дядя Лёва, когда приходил в гости к папе играть в шахматы.

Вот, кстати, и в шахматы играть можно вдвоем, а в одиночку — нельзя!

— Привет, — раздался сзади веселый папин голос. — А ты уже не спишь?

— Не сплю, не сплю, — скрипучим «бабкиным» голосом ответила Сашка. — А ну, быстро мне сестричку или братика! Скучно же мне!

— А в зоопарк?

В зоопарк тоже хотелось. Сашка совсем немного подумала и кивнула:

— Тогда сначала в зоопарк, потом — братика или сестричку. Договорились?

— Договорились, чумазоид шоколадный! Быстро мыться, одеваться, завтракать! Ура! Новый год! Выходной!

И тут как раз сквозь шторы ударил луч поднимающегося солнца. Все, как специально. Там и погода, выходит, хорошая.

— Ура! — закричала Сашка, кинулась на папу и стала по нему лазить.

А он смеялся, стаскивал ее с себя и одновременно расстегивал на ней пижаму и уворачивался от измазанного шоколадом лица, которым она все норовила ткнуться прямо ему в белую майку.

И стало совсем не скучно.

Никакого грохота и вспышек света, никакого ползучего густого тумана или запаха, как после грозы — вообще никаких световых и звуковых эффектов не было. Хотя, конечно, что-то ведь должно было быть — обязательно. Там же такая энергия используется! Вот в кино все в молниях было.

А тут — просто в дверь тихонько постучали.

Квартира у них была на первом этаже. Если подпрыгнуть, ухватиться за карниз, можно было стукнуть с улицы прямо в окно. Но это если друзья — они могли так шутить. А обычно же все стучали в дверь. В простую деревянную дверь с длинной трещиной посередине, крашеную темно-коричневой краской.

Сашка открыл. В темноте подъезда стоял незнакомый лысый мужик. Он улыбнулся нерешительно и сказал:

— Здравствуй, Саша. Я — это ты.

Сашка уперся «бычком» (так называла эту позу мама) и спросил:

— Вам кого?

— Мне тебя. Саш, я ведь к тебе из будущего.

— Ну, ни фига себе! — сказал Сашка и прикрыл рот ладонью.

Дома не поощрялись всякие «фиги» и другие такие же словечки. Хотя с ними гораздо легче выражать свои эмоции. Одним словом можно много выразить. Но вот за слово, скажем, «жопа» или еще «сволочь» ругали так, что даже потом обидно было чуть не до слез. Но не наказывали. Сашку за слова не наказывали, но ругали и воспитывали.

Он читал фантастику. Любил фантастику. И знал всякое про будущее, каким оно непременно будет, про космос и полеты, про разные фантастические чудеса. Вон в недавней книжке туннель как в метро проводили под Северным Ледовитым в Америку. А уж марсиане, которые золотоглазые и смуглые…

То есть, про гостя из будущего — это он понимал. Это было здорово.

И еще Сашка был очень вежливый — так его воспитывали родители. Он чуть отодвинулся в сторону и сказал:

— Проходите.

Мужик зашел, втянул шумно носом воздух, будто принюхиваясь, потоптался возле холодильника, будто примериваясь, потом скинул летние дырчатые иностранные туфли и кивнул:

— Ну, пошли к тебе, давай. Пошли скорее! У меня тут совсем мало времени.

Они прошли друг за другом по длинному рыжему половику через узкий темный коридор и перед самой кухней свернули налево. Тут жил Сашка. У него была железная кровать. Еще был диван-оттоманка с откидывающимися валиками. И письменный стол, который подарил главный инженер станции. Он тогда себе новый купил, а этот по знакомству подарил Сашке. На столе лежал большой и толстый лист оргстекла — это папа принес с работы. Под стекло Сашка положил фотографии наших хоккеистов — чемпионов мира. Якушев был прямо посередине, на самом видном месте. А в чемпионате СССР Сашка болел за «Спартак». Но открыток со «Спартаком» не было, потому что опять было только третье место. Хоть Якушев, конечно, все равно был лучшим.

Еще в этой комнате был большой платяной шкаф. Только без зеркала, потому что так он продавался — без зеркала. Но Сашка в этот шкаф почти не заглядывал. Там была взрослая одежда. А его одежда была в комоде, который стоял слева в углу. И на комоде еще была лампа-ночник из камня в виде белки. Камень был такой, что когда лампа включена, он как бы просвечивал, и была видна белка.

На шкафу лежали рулоны маминых выкроек. А за шкафом — большая линейка-рейсшина, по которой папа когда-то делал свои чертежи. А потом рейсшину поставили за шкаф, потому что папа перестал учиться — просто некогда было. Это он так говорил — некогда. Ему надо было работать и сына воспитывать. А еще ту рейсшину Сашка не доставал и не играл, как пулеметом — там даже приклад настоящий был! — потому что она была грязная. С края — грязная. Однажды они тут загнали крысу за шкаф, и папа лупил ее рейсшиной, пока она не сдохла. А мама не кричала и не визжала, а отпинывала крысу обратно за шкаф, когда та пыталась выбежать. Потом папа залил алебастром со стеклом все дырки в полу, и больше крыс у них не было. Рейсшину помыли. Но Сашка все равно помнил, что она грязная. И не играл ею.