Андрей Корбут - Гражданская война

Париж --- все те же улицы, те же здания, те же парки, но... то был другой Париж. Нет-нет, табуны мчащихся автомобилей, даже пробки на дорогах -- это не ушло, но вечно спешащих, делающих покупки, праздно шатающихся парижан, туристов, богатых и нищих, детей и их родителей, стариков и внуков -- их не было. Марсово поле, Елисейские поля, улица Риволи... -- все словно вымерло. И теперь никто не продавал на улицах жареные каштаны, не пеклись блины, не давали представления фокусники, пропали уличные музыканты и куда-то исчезли многочисленные "бистро"... Исчезла уличная толпа -- и улицы стали походить на пересохшие реки. Редкие прохожие больше напоминали солдат, штурмующих чужой город, так быстро перебегали они от дома к дому, используя любое укрытие.

Где-то неподалеку от Лионского вокзала, не сбавляя скорости, я свернул на неширокую улицу. Машину развернуло, занесло на повороте -- и, словно из-под земли, впереди возник человек... Глухой удар послышался, прежде чем я нажал на тормоза...

"Кажется, я убил его..." -- и эта мысль, совершенно спокойная, оставила меня в кресле автомобиля дожидаться полиции.

Но, задумавшись за рулем, я перестал думать о несчастном пешеходе...

"Что дальше?.. Как часто в детстве, узнав о смерти, об отсроченном приговоре, и не в силах с ним примириться, мы задавали друг другу вопросы: что, если жить вечно -- согласишься? что, если стать бессмертным? что, если ни друзей, ни близких?.. Но, взрослея, понимали -- чудес не бывает..."

Я не успел возразить себе, что мое положение несколько иное и нечего хандрить, как в окно заглянул полицейский.

"С лицом дебила" -- ожесточенно подумал я.

-- Месье, выйдите из машины, -- вежливо попросил он.

Я покорился, наконец-то подошел к лежащему в крови человеку и только тогда сказал себе: "Да ты, Морис, порядочная сволочь..." Однако полицейский, видимо, был обо мне другого мнения, -- присев на корточки, он нащупал у пешехода пульс, недовольно крякнул: "Жив". И вполне дружелюбным тоном посоветовал мне убираться отсюда, да побыстрее.

Уже отъехав, я вдруг прозрел: "Боже, тот пешеход, он же о четырех ногах".

12.

Очень скоро я остановил машину. Почувствовал, что просто необходимо снять напряжение, пройтись и успокоиться.

Это был район города, незнакомый мне, тихий, с многочисленными узкими улочками, почти без зелени, закованный в камень и практически без автомобилей. Я шел не спеша. Я узнавал время...

Мимолетный взгляд невзрачной девушки, торопливо исчезающей за дверью своей квартиры, испуганный... Притормозил микроавтобус, похожий на длинную сигару, выскочил из него шишконосый господин в очках, забежал в ресторанчик, заплатил за две пиццы -- и опрометью обратно: спрятался, уехал. Магазины слева, справа, магазинчики... все закрыто. Нет, вот один -- спортивные товары -- открыт, и внутри трое посетителей... На углу улицы нищенка палкой ковыряется в урне с мусором... Я уже на бульваре. Впереди шумная компания молодых людей. Из подъезда ближайшего ко мне дома вышла женщина лет сорока пяти...

Она неожиданно позвала меня:

-- Мсье, прошу прощения, подойдите, пожалуйста.

Сначала в нерешительности остановившись, я, поколебавшись, внял ее просьбе.

Овальное лицо, глубоко посаженные серые глаза, тонкий, чуть с горбинкой, нос, бесформенные губы, почти полное отсутствие косметики... Она не была роковой женщиной, но ее отличная грудь, фигура, хорошие ноги привлекли бы внимание не одного мужчины.

-- Я наблюдала за вами, очевидно, вы не здешний? -- пропел ее красивый голос, сладкий, тихий.

-- Вы почти угадали, -- не посмел возразить я.

-- Остерегайтесь приближаться к тем весельчакам.

-- Хм... Я был бы признателен, мадам, если бы вы уделили мне несколько минут и объяснили, что случилось с Парижем... -- и, заметив, как удивленно взлетели ее брови, добавил, -- ...долгая история, но тридцать лет я прожил отшельником, оторванным от мира.

-- Будет лучше, если мсье зайдет ко мне: на улице, ближе к вечеру, оставаться небезопасно, -- сказала она и протянула руку, -- Лаура.

-- Морис, -- назвался я давно забытым именем.

Квартира Лауры занимала весь третий этаж дома. Мы прошли в одну из комнат, предназначенную, очевидно, для гостей, где пол, стены и потолок были выдержаны в черных и белых тонах, а среди зала стояли шесть огромных мягких кресел. Хозяйка, усадив меня в кресло, извинившись, вышла в кухню и вскоре вернулась с двумя чашечками кофе.

-- Мне часто приходится коротать время в одиночестве, и мое любимое занятие вязать, сидя у окна. Потому-то я вас и приметила, -- и она подошла к окну, где на подоконнике лежало вязание.