Виктор Козько - Прохожий

Сегодня куда чаще говорю с ними, чем с людьми. Получается само собой, помимо моей воли. Это снова, похоже, сегодня некая внутренняя потребность, а может, приказ или наваждение. Может, в одну из своих жизней на этом свете или вселенной я был рожден собакой, котом или птицей. А каждый из нас, как утверждают знающие люди, проходит через тринадцать обновлений, тринадцать рождений. Мне нагадали: доживаю я одиннадцатое. Не юноша, пора уже и в ум войти, жалко, только две жизни осталось, а по всему, так и одной не отпущено. Тот, кто мне даровал их, дал пенделя, опустил на Землю, мог быть и щедрее. Сколько же это существ на земле, в каких только шкурах и обличьях я не походил, не поползал, не поплавал и не полетал на нашей планете. А там, смотришь, и сам бы планетой пожелал стать, самой матерью-Землей, солнышком... Может, именно поэтому и дано мне всего тринадцать жизней, чертова дюжина. А дальше был бы уже перебор.

Перебор. Знаю, смущаюсь, а все равно жажду, жажду. Ненаедный, ненасытный, невразумленный. Хотелось бы, очень хотелось перевоплотиться в пчелу или муравья и перезимовать эту уже сколько лет длящуюся зиму, вне срока и без причины наступившее обледенение наших душ в улье или муравейнике. А по весне, когда вспенится цветом яблоня или груша, изломать свои пчелиные крыльца в розовом безумии обновления, насытиться нектаром жизни Адамова вечного дерева, породниться, слиться воедино со всем сущим. Может, из меня получилось бы лучшее дерево, нежели человек.

Есть, есть у меня потребность быть и деревом. Влюблен, зачарован дубом. Особенно на исходе дня, посередине лета, возле реки. Когда засыпает ветер и мягчеет солнце. Тогда дуб словно испускает из брони своей вековой коры и луба душу и становится таким доступно человеческим. Я припадаю к его корявому, покоробленному, а где так и покалеченному молнией туловищу и слушаю, слушаю речь, жалобу и веселье вечности и ядра земного. Ведь есть дубы, которым под тысячу уже лет. И совсем не дерево то, а сама вселенная. От корней до макушки на каждом метре своя особая планета. Не всякая хата может похвалиться этим. Не все то хата, что из трубы дым пускает, как не каждый то человек, что способен только мусорить, коптить небо и в воде пускать пузыри.

Только не подумайте, что я уж совсем обнаглел, жажду возродиться дубом и жить тысячелетия. Не стою я такого подарка, такой милости, хоть за свои лета порядочно одубел и задубел. И мерзости во мне всякой за те же лета - что в добром пиве пены, может, даже больше пены, чем самого пива.

Я прохожий в этом мире, странник. Из каких стран, из каких миров этого не дано мне знать. Наверное, слава Богу. Хотя хочется памяти, пускай в звере, траве, дереве.

Можжевельник - тихое, робкое и неброское, как и сам здешний человек, деревцо или кустик. И не без понимания красоты, чувства собственного достоинства, вечно зеленый. На прочих деревьях всё шишки да сережки или лист словно блин. А тут мониста, бусы на груди. Чистое и на чистом растет и лишнего из себя ничего не корчит, не пыжится, чтобы выглядеть лучше, чем есть. Наоборот, стремится спрятаться, сойти с глаз, но не затеряться, а встать где-то на границе меж болотом и лесом, где земля хоть и не бедная, но и не совсем уж зажиревшая, черноземная, торфяная, больше песочек да песочек, как и на крестьянской ниве. Одним словом, это деревце нашей пустоватой в общем земли. Украшает ее тихой печалью и такой же тихой радостью своего присутствия. Терпеливое, потому что надеется только на себя, на кого же больше в лесу доброму дереву и надеяться? Сила, мощь в нем космические, краю тому, где можжевельник растет, придатные и обережные, потому что озоном дышит. Мною же сотворенные над моей же головой дыры в небе своими иголочками-пальчиками латает. В бане недужных и старых омолаживает, будто грехи отпускает.

Изредка, по крайней на то нужде, подходит человек с топором или ножом к можжевельнику, если долго живет и долго еще жить загадывает. На пиру жизни, когда заколет кабана и свеженина у него заведется, нет лучшего, чем можжевельник, дерева для копчения. Лучший дым - свой дым, что тебе же глаза ест. И никакой рыбе, тому же язю на полпуда или голавлю, не даст он загнить ни с головы, ни с хвоста, потому что чистое, чистое это дерево, без ущерба и порчи.

Я полюбил можжевельник еще в пастушках, когда встречал его в тени и одиночестве меж гордых и гонких сосен, белых заласканных берез. Нечто единое, братское было в нашей доле. И я неотрывно глядел в его затуманенные на исходе лета глаза - ягоды. Нечто таинственное и сокрытое для меня было в тех его очах, какой-то призыв и предупреждение. Я заглядывал, казалось, в некую бездну и терялся в той бездне, потому что ничего не знал о ней, о жизни. Неискушенный, безгранично принимал все, что видели мои глаза, слышали мои уши, куда ступала моя нога, не сознавая, что только просыпаюсь, что только зачинаюсь я сам. Существую на белом свете лишь на ощупь.

Читать дальше