Надежда Кожушаная - Бессонница

- Я послал в Орел, заказал венчание. На послезавтра. Там бабкино имение. _Моей_ бабки. И церковь моя. На _мои_.

Немножко поинтриговал: сообщил, что будет много чудес. И что только Орел достоин чудес, потому что там "живет единственно божественный народ!" - и улыбнулся вдруг хорошо, радостно.

- Так что там, видимо, уже пьют, собаки!.. Это - свои... - вспомнил, изменился, забыл о Мари.

Она увидела, как покойно его лицо и тоже успокоилась.

- Радуйся! - сказал он. - Ты же хотела жить.

Она увидела мелькнувшую в его глазах ненависть.

- Если я навязываюсь - ради Бога. Женщин я не насилую, если вы помните.

- Я хочу, - послушно ответила она.

- "Потому что мне нравится Сергей Андреевич?" - вдруг предположил он.

- И поэтому, - послушно согласилась она.

Шли.

- Знаешь что, - он вдруг остановился. - А иди-ка ты вон. Я, в конце концов, брезгливый.

Она повернулась и пошла "вон".

- Мало, что я тебя искал, - сказал он ей в спину. - Тебе надо обязательно сделать из меня животное.

Она пошла быстрее, ссутулилась.

- Вернуться! - крикнул он.

Она вернулась.

- Очень радостно пошла. Уходить надо грустно. Пошла!

Она не шевелилась. Он сжал зубы, чтобы не ударить. Она закрыла руками лицо.

- Пошла!! - крикнул он.

Она пошла. Он повернулся и пошел тоже, в другую сторону. Прошел квартал - вернулся.

Ее не было.

Он побежал.

Пробежал еще квартал, заскочил во двор с помойным ящиком. Она стояла там.

- О, привет! - сказал он. - Как дела? Ты, дорогая, очень-то не радуйся. Я еще думаю. Чтобы ты потом обсуждала меня со следующим... избранником? "Нет, он был вообще-то ничего!" Скотина. Отдай, мое! - дернул и рассыпал с шеи бусы, крикнул: - Вон - твои помои! - кивнул на помойный ящик и опять ушел, пнув подвернувшуюся под ноги собаку.

Мари дождалась, когда он скроется из виду, побежала, в ужасе, не плакала, боялась, хотела сказать "мама", не могла.

А он уже шел по набережной, среди людей.

- Господи, господи мой, - говорила Мари и тоже шла, как он, в ногу, Ну что же тебе надо от меня? Я помню: ты обещал мне счастье. Дразнил, как собаку дразнят едой. Но ведь она - собака.

Она шла по мостовой, потом по льду, по снегу, разговаривала просто.

- Надо было сразу сказать, что жизнь - это боль. Тогда бы я любила боль. А ты знаешь, как я умею любить!.. Как хорошо играться нами!.. Приласкал одного, дал ему поговорить... приласкал другого - они спелись... Потом взял - и кого-нибудь убил! Или сделал идиотом. А второй поет: ла-ла-ли! Соло. А тебе нравится. Такой джазист. Нет, как правильно: джазмен. И это надо? Тебе? Тебе нужна власть, но ведь ты - Создатель!..

Она постояла на льду Невы и посмотрела, как в Орле собираются пьяные на свадьбу.

Они были совсем пьяные и заехали по дороге в трактир, заказать бочку глинтвейна. Пока ждали - пили, стреляли из пушечки, перебирали на телегах пироги в тазах, бутыли с водкой, самодельные "крылатые сандалии", что-то вроде римских шлемов, лавровые венки. Читали и читали вслух письмо Барина, которое знали наизусть. Письмо были в стихах, каждый узнавал себя в куплете. Особенно нравились два куплета:

- А тот, кто не нажрется

Перед дорогой

Да прокляты пусть будут

И он, и память общая о нем!

И еще один, самый замечательный, про любовь:

...и духов, что являлись вместо страсти,

Которую мы прятали все вместе,

Каждый - порознь.

Взамен того, чтобы отдаться

Всяк - каждому, и каждый - всем!!

И обязательно стреляли из пушечки после этого куплета.

Честно говоря, не каждый вспомнил, кто такой Саша Коршунов. Потом вспомнили: у которого татары родителей вырезали, а он за это взял татарчонка на воспитание! Так это он?!.

И еще вспомнили, теперь уже дамы: который книжку похоронил, "Гептамерон" Маргариты Наваррской, чтобы не умереть от любви к ней, к королеве...

Дождались глинтвейна и, дураки, подожгли под крышкой.

Обожглись.

- Надо было любить Ваню, - думала Мари-Маруся, отворачиваясь от пьяных. - Хороший был Ваня, - и опять шла по льду. - Ему было все равно кого любить. Была мама - он любил бы маму. Была бы я - любил бы меня. Как скучно, наверное, слушать наши жалобы? Прости, мой родной...

Она села на берегу и совсем забыла про Барина: скучное небо, летящие искорки по нему.

Она провела пальцем по льду - и Пьяные на тройках поехали по желобку: желобок был как раз под тройку. Кони вставали дыбом - и Мари проводила желобок дальше.

Пьяные радовались и кричали от радости.

- Кстати, так давно пора придумать что-нибудь вместо смерти, - сказала Мари, и ей стало тоскливо, скучно. - Уже сто миллионов лет пора, правда. Скучно. Ты, наверное, боишься равных. Почему? Ведь это Такое счастье встретить равного. Я не понимаю. Может, когда ты нас создал, так сразу и выдохся? Ой! - она спохватилась, потому что Пьяные сковырнулись с тройки и попадали на землю.