Ненси Кресс - Дика, своевольна, не обуздать…

— Мы не знаем. Я же объяснял вам… Мы можем наблюдать за вашим временным потоком только по мере того, как он продвигается, а на текущий момент он достиг лишь конца 1533 года. Потому-то после анализа нашей собственной истории мы решили…

— Это вы уже говорили, не повторяйтесь. Выходит, должно пройти шестьдесят лет, прежде чем вы узнаете, станет ли моя дочь великим правителем или вы помешали этому. Не говоря уж о том, что, похитив меня, вы разрушили мою собственную жизнь…

— Похитив? Вас же должны были убить! Обвинить, обезглавить…

— И вы это предотвратили. — Она вскочила в ярости, какой никогда не видывали ни Генрих, ни Уолси, ни кто бы то ни было. — А заодно отняли у меня оставшиеся три года так же безжалостно, как Генрих отнял у меня старость. И, может статься, ограбили мою дочь, как хотел ограбить ее и Генрих с помощью наследника от Сеймур. Так велика ли разница, мастер Калхейн, между ним и вами? Какое у вас право считать его негодяем, а себя святым? Он держал меня в Тауэре до дня, когда моя душа вознеслась к Господу. Вы держите меня здесь, в этом замке, который я никогда не смогу покинуть, в замке, где нет времени и, может статься, нет и Бога. Спрашивается: кто нанес мне больший ущерб? Генрих дал мне корону. Вы — все вы, и лорд Брилл в том числе, — похоронили меня заживо, да к тому же поставили под угрозу корону моей дочери, внесли в ее судьбу неопределенность, которой она без вашего вмешательства не ведала бы. Кто же оказался для нас с Елизаветой худшим врагом? И все ради чего? Во имя предотвращения войны? Взамен вы объявили войну мне, мне лично! Убирайтесь отсюда вон, убирайтесь немедленно!

— Ваша…

— Убирайтесь! Не желаю видеть вас вообще никогда! Если уж я в аду, пусть в нем будет одним демоном меньше!

Лемберт отскочила от монитора и бросилась по коридору. Калхейн вылетел из комнаты заложницы пулей, а вслед ему по двери грохнуло что-то тяжелое. Он бессильно привалился к двери снаружи, из-под краски на щеках проступила бледность. Лемберт чуть было не пожалела его. Но подавила в себе неуместный порыв и сказала тихо:

— Я же тебя предупреждала…

— Она просто дикий зверь!

— Для тебя это не новость. Тому есть много документальных свидетельств, Калхейн. Я поставила ее под круглосуточное наблюдение на случай попытки самоубийства.

— Да, да. Правильно сделала. Я… она вела себя, как дикий зверь.

Присмотревшись, Лемберт воскликнула:

— Тебя все еще тянет к ней! Даже после такого!

Это отрезвило его, он выпрямился и ответил холодно:

— Она святая заложница, Лемберт.

— Я-то помню, что заложница. А ты?

— Не оскорбляйте меня, аспирантка.

Он раздраженно отвернулся, она удержала его за рукав.

— Калхейн, не сердись. Я хотела сказать всего лишь, что шестнадцатый век был очень непохож на наш. Но дело в том…

— Думаешь, я без тебя не знаю, что непохож? Я занимался историческими исследованиями, еще когда ты училась читать. И не наставляй меня на путь истинный!

Он двинулся прочь на негнущихся ногах. Она, проглотив ярость, уставилась на запертую дверь заложницы. Из-за двери не доносилось ни звука. И, обращаясь к безмолвной двери, она докончила свою предыдущую фразу:

— …дело в том, что иные соблазны остаются неизменными из века в век.

Дверь, естественно, не ответила. Лемберт пожала плечами. Какое ей, в сущности, дело до того, что случилось и случится с Анной Болейн как в том столетии, так и в этом? И с Калхейном, коль на то пошло. Стоит ли переживать? Есть и другие мужчины. Она же не Генрих VIII, чтобы обрушить весь окружающий мир ради страсти. Какой смысл исследовать время, если ты не способна хотя бы учиться на уроках минувшего?

Она задумчиво прислонилась к двери, пробуя вспомнить имя красавца юноши, так пристально внимавшего ей на лекции, того, с фиалковыми глазами.

И не трогалась с места до минуты, когда Тошио Брилл объявил, что созывает общее собрание. Голосом, охрипшим от гнева, он сообщил сотрудникам, что ее святейшество, глава Церкви святых заложников, обратилась к Всемирному форуму с ходатайством: ввиду особо важного и деликатного характера программы переброски заложников из других временных потоков передать Институт времени под непосредственный контроль Церкви.

Надо было подумать. Это никогда не бывало лишним — и когда она отвергала пылкого Генриха, и когда он к ней охладел. Думать, главное — думать…

Ей не вернуться в Лондон, не вернуться к Елизавете. Так ее заверили. Но с чего она взяла, что все эти заверения безусловно истинны?