Софус Михаэлис - Небесный корабль

По каналам смерти удалялись не только добровольно, по-их течению сплавляли все то, что считалось недоразвитым и нежизнеспособным, все уродливое, больное, порочное, а также скоропостижно умершие, и оно никого никогда не приносило обратно….

Ему вверялись убийцы вместе с трупами их жертв, прелюбодейные пары и всякий, не желавший искупить содеянное им зло. Добровольное отбытие было праздником, принудительное — наказанием, но лишь для тех, кто еще был привязан к этой жизни. Все несовершенные создания возвращались в. «первобытное лоно» для переплавки, а те, которые прожили полную жизнь на Рале, стремились в материнское лоно вечности, чтобы возродиться в еще более совершенном виде.

С отбытием не связано было никаких ужасов. Отплывающим давался снотворный цветок, действовавший, как наркотическая маска; нюхая этот цветок, люди в блаженном экстазе отплывали в ладье Смерти по желтым водам канала,

Эрколэ Сабенэ безнадежно вздыхал о запретном райском плоде, каким была для него и его эротических единомышленников женская красота на Рале. Вместе с японцем Томакурой бродил он вокруг недоступной золоченой клетки.

Здесь не было продажного товара. Да и чем мог бы он заплатить? У него не было ничего, что имело бы цену на чужой планете. Даже никаких личных преимуществ. Те немногие марсианки, которым ему удалось заглянуть в глаза, невидимому, даже не поняли его взгляда. Резкие черты его римского лица с черными косматыми бровями не очаровывали, не привлекали, а в лучшем случае возбуждали лишь любопытство, как приметы выходца-из другого мира, где мужская наружность была грубее, ближе к звериной, чем та, которая соответствовала здешнему идеалу.

И военщиной здесь не интересовались. Напрасно Эрколэ Сабенэ принимал самый свой молодцеватый вид героя окопов. Даже будь у него с собой все его воинские доспехи, чтобы выступить в полном параде, и тогда его геркулесовские плечи не произвели бы здесь никакого впечатления. Что значили здесь блестящие пуговицы, галуны, золотые звезды на воротнике, красные, синие и желтые выпушки, украшенная спектром грудь? Сам командир лейб-гвардии, во всем своем величии и великолепии, с пылающими лампасами на черных штанах, в мундире, расшитом серебром, украшенном шнурами и аксельбантами, в золоченом шлеме с сияющим гребнем и пышным султаном, не влюбил бы здесь в себя никого; на него посмотрели бы лишь, как на распетушившегося человеческого самца.

Увы! На Рале вообще, по видимому, не имели понятия ни о любовной войне, ни о любовных победах. Здесь любовь была как бы одним из предметов учебно-воспитательной программы: окончившие школу молодые люди подвергались экзамену на своего рода «аттестат зрелости»; экзаменаторами являлись двуполые жрецы, а женщина была наградой за хорошо усвоенный курс. Всякие же медали и кресты за храбрость не играли здесь никакой роли.

Эрколэ Сабенэ становилось скучно. Весь здешний режим казался ему жалким. И вместе с тем его двойственная натура подымала мятеж. Марсианки казались ему очаровательными, несмотря на их ледяное равнодушие к нему.

То же самое происходило с японцем. На своей родине он привык дарить своим восхищением и любовью нежных, как цветы, женщин, вся прелесть которых была в их покорности, в тихих скользящих движениях, в птичьем щебетании, в кротком характере; их ведь с детства обучали искусству любви, любви нежной, изящной, целомудренной. Храмами этого искусства служили «цветочные лодки» или «чайные домики», и лишь испорченные европейцы могли заклеймить их названием притонов разврата. Здесь, на Марсе, японец мог предполагать еще боль шее богатство женской прелести и красоты, чем где бы то ни было. К сожалению, здесь не было ни чайных домиков, ни Иошивары, а лишь какой-то университет любви, куда можно было попасть только по строгому экзамену.

Эрколэ Сабенэ все-таки попытался пустить в ход свои испытанные земные уловки. Он повел, атаку в ячейке своего хозяина, атаку на его законно приобретенную супругу. Она была беременна и относилась к мужу с трогательной нежностью и преданностью. Эрколэ громко вздыхал по ней; пожирал ее глазами; под всякими предлогами старался прикоснуться к ее обнаженному правому плечу, что на Марсе считается большей фамильярностью, чем рукопожатие на Земле; впивал в себя ее аромат, как благоухание цветка; преклонял перед нею колени, — чтобы завязать зеленый листок на ее беленькой, прекрасной ножке.