Журнал «Если» - «Если», 2002 № 03

— Кто ты?

Она разинула рот да так и осталась стоять, не сводя с него взгляда. «Марис», — собиралась ответить она, но ведь она сама не узнавала эту Марис, остановившую эльфа посреди улицы и вынудившую его спросить, как ее зовут.

— Не знаю, — медленно ответила она, все еще недоумевая, почему он не натравит на нее своих хорьков, притаившихся в канавах и за разбитыми окнами. — Чего ты боишься?

Она услышала, что он снова задышал, его лицо немного ожило.

— Я не видел твоих глаз, — тихо ответил он. — Твоего лица. Только листья. Ты посмотрела на меня сквозь листья, старые, как сам наш мир, и сказала, что пришла за мной. Раньше я думал, что ничего не боюсь. — Он помолчал. — Но тебя я, кажется, боюсь. Где ты взяла листья?

— Во сне.

Он кивнул, нисколько не удивившись.

— И ты вернулась сюда, чтобы найти меня. Ты меня не боишься, хотя я тебя отсюда прогнал.

«Боюсь, еще как, — подумала она. — О да! Не меньше, чем шаровой молнии у себя на ладони. Но я — Марис, способная поймать шаровую молнию и остаться в живых».

— Почему лес позволил мне увидеть его во сне? Почему отдал мне листья?

Он покачал головой.

— Мне он тоже снился, но никогда не позволял что-либо забрать.

— Он осторожно прикоснулся к листьям вокруг ее глаз, потом неожиданно спросил: — Что случилось с твоими волосами?

— Они побелели.

Он опять кивнул, и она догадалась, что в старом лесу такое случается.

— Теперь ты больше похожа на одну из нас.

— Я пыталась изменить внешность, чтобы ты меня не узнал и не прогнал снова.

Он слегка пожал плечами.

— Это ничего не решает. Для меня все люди на одно лицо. Без листьев я бы ни за что тебя не вспомнил.

— Но ты не знал…

— Я узнал в тебе волшебство, — сказал он просто.

Она почувствовала, что уже не так сильно прижимает к себе дневник, не так напряжена. Стоя на людной, раскаленной улице вместе с ним — былинка, угодившая туда, где сходятся миры, где в любое мгновение может прогреметь чудовищный взрыв или зазвучать прекрасная песня, — она внезапно почувствовала себя в безопасности.

— Значит, ты будешь меня учить.

Он чуть печально приподнял брови и на мгновение приобрел сходство с человеком.

— Я же сказал: да.

Дорогой Дневник, — писала она вечером того дня со смесью страха и торжества, сидя на своем запятнанном матрасе и не слушая, как ворочается вокруг нее старый дом. Громыхали башмаки, раздавались визгливые голоса спорящих, кто-то наигрывал на гитаре пронзительную балладу, кто-то тихонько подбирал на свирели другую, совсем старую. — Сегодня я сотворила свое первое чудо: заставила одного из них увидеть мое человеческое лицо. Возможно, для этого мы все и явились сюда с нашими шрамами и тайными личинами. Нам хочется, чтобы древняя магия узнала нас и поздравила с возвращением. — Она оторвала перо от бумаги, помедлила, потом решилась. — Маме я напишу завтра. Мне очень трудно это признать, но она была права.

Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Кажется, я увидел ее снова.

Это произошло во время одной из моих редких вылазок в Лондон, которые я совершаю безо всякого желания, ибо мои старые кости плохо переносят вагонную тряску по пути в город и еще хуже — толчею подземки. Я испытываю горечь оттого, что, исколесив все континенты и повидав такое, что большинству людей даже не снилось, превратился в затворника, живу теперь в деревушке и планирую поездки в столицу с небывалой тщательностью, словно это экспедиция во внутренние районы Африки. Но с этим уже ничего не поделаешь.

В Лондон я отправился для того, чтобы вручить издателям новую серию своих воспоминаний и предаться чревоугодию в клубе — одно из немногих излишеств, которые я могу теперь себе позволить. За великолепным портвейном я, как всегда, раздобрился и намекнул на чудеса, которые буду живописать в дальнейшем, — гиппогрифа, кентавра и феникса, встреченных в Аравии.

Издатель слушал меня заворожено, как ребенок, а когда рассказ закончился, признался, что первый том моих воспоминаний разошелся прекрасно.

— Люди любят читать о путешествиях в экзотические края, — сказал он. — Особенно нынче, когда цивилизация проникла почти повсюду. Пройдет еще лет десять — и, боюсь, все эти восхитительные существа вымрут или так хорошо спрячутся, что их уже никто никогда не отыщет.