Владимир Фильчаков - Извлечение из рая

Дни проходили за днями, но я не мог забыть ее глаза, их синеву и растерянность, их детскую беззащитность... Вскоре мне начало казаться, что я помню черты ее лица. У нее длинные ресницы. Это не накрашенные ресницы, обмазанные тушью, они настоящие, я уверен. У нее светлые брови и светлые волосы, ни длинные, ни короткие. Кажется, такая прическа называется каре. Немного неправильные черты лица. Большие губы. Большие не в том смысле, что некрасивые, отнюдь! И на ее губах не было помады. Просто потому, что она ей не нужна.

Сара Иосифовна опять начала брюзжать. Гудение ее голоса было так неуместно в тот момент, когда я восстанавливал в памяти образ девушки, что я сжал кулаки и выругался. Нет, что-то есть положительное в том троглодите, который прячется у меня внутри! Ну что, что ей нужно от меня? Почему она ворчит и ворчит?

Я пытаюсь отключиться от гудения, воображаю себя идущим по мягкому теплому песку, вслушиваюсь в шум прибоя. Ласковая волна почти докатывается до моих босых ног, отступает с тихим шипением. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Уютная небольшая бухта, заросшая пальмами. На горизонте солнце, огромное, красное, садится в море. На пляже загорелые молодые люди играют в волейбол. Невдалеке лежат несколько почерневших под солнцем тел. В море плещутся дети под бдительным присмотром стройных мамаш в пляжных шляпах и модных купальных костюмах. Двое мужчин заплыли очень далеко, их головы едва видно. В пальмовых зарослях, среди кустов гортензий, стоит торговая палатка с прохладительными напитками, за прилавком скучает усатый толстяк, добродушный и словоохотливый...

Я сажусь в широкий шезлонг. На мне только длинные шорты и солнцезащитные очки. Но очки уже не нужны - солнце больше чем наполовину погрузилось в воду. Я закрываю глаза, вдыхаю запах моря, слушаю отдаленные крики чаек...

Гудит и гудит, и никуда от гудения не деться. Я открыл глаза, Сара Иосифовна натолкнулась на взгляд троглодита и умолкла. При этом на лице у нее ничего не изменилось - это лицо старой брюзги, которой так же как и мне все надоело.

- Сара Иосифовна, - сказал троглодит незнакомым голосом, - когда-нибудь я вас убью.

Мне не следовало этого говорить, ни в коем случае! Так нельзя обращаться с пожилыми людьми! Но я сказал и застыл, ожидая реакции. Что-то мелькнуло в глазах хозяйки, но не испуг, не злость, а, как мне показалось, разочарование.

- Да уж скорей бы, - произнесла она неожиданно и ушла, оставив меня сидеть с открытым ртом.

- Глупости какие вы говорите, Сара Иосифовна, - прошептал я в пустоту, спохватился и бросился извиняться.

- Не извиняйтесь, голубчик, - она слабо улыбнулась. - На вашем месте я давно бы убила старую каргу. Мне, между прочим, тоже иногда хочется вас убить.

- Это не я сказал, - бормотал я смущенно, краснея, потея и не зная, куда девать руки. - Это он, троглодит...

- Троглодит? - Сара Иосифовна медленно села на кушетку и посмотрела на меня. - Значит, вы называете его троглодитом? Интересно.

Последнее слово она произнесла совершенно равнодушно, и сразу стало ясно, что ей вовсе не интересно. И смотрела она уже не на меня, а в давно немытое окно, заставленное цветочными горшками. Я потоптался с минуту около нее, потом тихо вышел в свою комнату и прикрыл дверь.

Неудобно как получилось. Как будто голым перед ней проскакал, размахивая шашкой. Какой шашкой? Той самой, которой убивают? Господи! Ну глупость же, глупость! Ведь никого я не убью, у меня хорошие тормоза, я скорее себя убью, чем эту женщину.

Еще долго я краснел, бледнел, обливался холодным потом и ругал себя самыми черными словами. Потом как-то успокоился, остыл, происшедшее уже не показалось мне таким стыдным. Вот она же тоже призналась, что и у нее возникают подобные мысли. Господи, прости душу грешную!

Стала ли после этого Сара Иосифовна меньше ворчать? Нисколько! Я думал, она затаила на меня обиду, будет только поджимать губы при встрече со мной, но получилось так, как будто не было никакого инцидента с троглодитом. Может быть она и помнила мое признание, но не подавала виду.

Когда я прихожу домой и прохожу мимо нее, сидящей за круглым столом с белой старой скатертью под красным уютным абажуром, она поднимает на меня глаза, оставляет засаленные карты, которыми она раскладывает один и тот же пасьянс и принимается отчитывать меня за что-нибудь. Причем часто она ругает даже не меня, а современную молодежь. И это при том, что я уже вроде бы совсем и не молодежь... Я давлю троглодита в себе, пытаюсь затолкать его на дно, успокаиваю, увещеваю, и в последнее время он уже не всплывает. Видно и ему надоело. Я привык к Саре Иосифовне, как к неизбежному, как к восходу солнца, как к досадному недоразумению, которое повторяется изо дня в день с монотонной периодичностью.