Павел Тимофеев - Кто ты такой

-Что, нервничаешь?

Меня прошиб холодный пот. Это был голос Шана. Шан подождал, сделав театральную паузу, рассчитанную на произведённое впечатление, а потом продолжил:

- Мы использовали все методы, но ты остался глух к голосу разума, пришлось прибегнуть к нестандартным. Кстати, запомни: если ты снимешь маску, то максимум через три минуты потеряешь сознание. Кислород - вещь, в каком-то смысле, незаменимая, так что удачи тебе подышать. Да, тебе понравился спектакль с партизанами? Жаль, что я об этом, может, и не узнаю. Ну ладно, а теперь можешь слушать музыку дальше...

Голос Шана прервался и из новообразованной тишины снова выплыли размазанные звуки ситара. Я даже не успел как следует подумать, что Шан имел ввиду, говоря о кислороде.

Я оторвал маску от лица, холодный воздух обжёг лёгкие. Я сделал несколько вдохов и понял, что дышать этим воздухом настолько же полезно, как ловить машину на крыше дома.

Когда я надел маску обратно и вдохнул тёплый насыщенный кислородом воздух, во рту появился неприятный сладковатый привкус. Я заметил, что самолёт уже в третий раз пролетает мимо ангаров, а на поле собралась уже порядочная толпа народа. Изображение поплыло куда-то вправо, глаза стали слипаться, но я боролся до последнего.

Глаза уже закрылись, а я всё ещё пытался не отключиться. Правой рукой я ударил по стеклу кабины, надеясь что ветер всё-таки приведёт меня в сознание, но я не учёл, что самолёты выпускают с очень толстыми и, по возможности, пуленепробиваемыми стёклами...

Я очнулся в полной темноте. За стеной, у которой я лежал на чём-то, очень отдалённо напоминающем кровать, были слышны звуки капающей воды. Левая рука затекла настолько, что я не чувствовал её и не мог ей пошевелить. Я попытался перевернуться на другой бок, но почувствовал, как голова резко закружилась - сказывалось ещё не окончательно прошедшее действие газа, которым меня усыпили в самолёте. В голове тихо, но очень противно гудело, мысли не связывались, а каждая попытка пошевелиться грозила полным и мгновенным опустошением желудка. Не знаю, как остальные, но я, когда долго не могу пошевелиться, в конце концов, засыпаю. Так произошло и на этот раз.

В следующий раз я пришёл в себя, когда вдалеке раздались громкие шаги и звон металлических частей какого-то механического устройства, сопровождаемый скрипом, всё это было похоже на звук, с которым обычно открываются заржавевшие замки. Так, собственно, и оказалось. Когда звук повторился, он уже исходил с гораздо более близкого расстояния, а после того, как он прекратился, в комнату хлынул тусклый, но на мгновение ослепивший меня из-за предшествовавшей ему темноты, пучок электрического света.

Когда глаза привыкли, я разглядел в дверном проёме высокую и очень худую человеческую фигуру, стоявшую, привалившись к косяку. Человек, видимо заметивший, что я подаю кое-какие признаки жизни, сказал резким и надтреснутым голосом (мне почему-то представилось, что его голосовые связки сделаны из пластмассы.):

-Пой-дём.

Он так произнёс это слово, что я понял, что он не только не знает его значения, он ещё и очень не хочет его знать. Я продолжал чувствовать себя очень плохо, и поэтому у меня не было сил на размышления, стоит ли сделать то, что он просил, или оставаться лежать на кровати. Я встал и медленно подошёл к выходу. Как только стражник понял, что я встаю, он перехватил автомат, до этого висевший у него за спиной и направил его на меня. Было ясно, что слухи о моих похождениях достигли и этих мест.

Я вышел из комнаты и оказался в коридоре, перегороженном несколькими, расположенными одна за другой через каждые десять-пятнадцать метров, железными решётками. Стражник подтолкнул меня в спину холодным дулом автомата, и я медленно пошёл вперёд. После того, как мы прошли через пять решёток, он снова заладил своё "Пойдём" и стал всё чаще тыкать мне в спину дулом автомата. Меня взбесило такое обращение, я развернулся и со всей силой ударил его кулаком в челюсть. Он свалился как подкошенный, мелко засучил ногами, отполз шага на три и с громким щелчком снял автомат с предохранителя, видимо надеясь, что это произведёт на меня эффект. Мне в тот момент было абсолютно всё равно, выстрелит он или нет, поэтому я стоял и, без всякого выражения на лице, молча ждал, когда он встанет. Он встал, отошёл ещё на метр, и снова, на этот раз с явно выраженной истерической интонацией повторил:

-Пой-дём.

В этом слове уже не было приказа, скорее оно прозвучало как мольба. Я усмехнулся и сказал, передразнивая его: