Валерия Аальская: Головастик

Они целовались а посадочной площадке, и им, похоже, было совершенно все равно, кто еще стоит на крыльце и на них смотрит.

Я успешно делал вид, что меня здесь нет и я ничего не вижу; мысли меня обуревали исключительно мрачные; я стоял и размышлял о том, что завтра… завтра двадцать седьмое сентября.

— Аластор, зайди ко мне немедленно.

Голос отца, прорвавшийся через динамики моего коммуникатора, вырвал меня из объятий Морфея; я поспешно оделся, попытался пригладить мокрой ладонью непослушные кудри, немного подумал и все же расстался с мечтой о внешности настоящего джентльмена. Ал вот — настоящий джентльмен; но нельзя, однако, сказать, что это делает его счастливым.

Отец ждал меня не за широким столом черного дерева, как это бывало обычно, а у низкого подоконника: он будто бы невзначай подергивал себя за мочку уха и разглядывал наши аллеи с видом истинного ценителя. Для него это крайняя степень волнения; я бы уже бороздил парк в поисках тихого местечка, чтобы никто не увидел меня в таком неуравновешенном состоянии.

— Садись, — он махнул рукой то ли в сторону своего любимого, чуть продавленного, кресла, то ли на жестковатый стул для просителей.

Я не смог определиться с выбором, поэтому вежливо отозвался:

— Я постою.

— Не валяй дурака, — раздраженно буркнул Глава Дома Фииншир. — Садись.

Я пожал плечами и опустился на стул; под его тяжелым взглядом в кресле я чувствую себя неуютно — хочется встать и поправить мундир, которого у меня нет.

Пожалуй, кабинет моего отца заслуживает отдельного разговора; сейчас для него не время и не место, но воспоминания редко выбирают, какими дорогами им стоит прийти.

Когда-то довольно давно какой-то видный политический деятель заметил, что кабинеты стоит делать большими, функциональными и неуютными. Большими — ведь это место, в котором ты проводишь треть своей жизни — а человеку нужно пространство; к тому же работать в беспорядочном нагромождении предметов неудобно. Функциональными — ведь это все-таки работа, и нужно здесь именно работать, а не пить кофе и раскладывать пасьянсы; поэтому здесь должно быть лишь то, что действительно нужно, и ничего более. Неуютными — ведь отсутствие кофейника и кресла-массажера и общая мрачноватость помещения не позволят вам задержаться здесь на всю ночь, что положительно влияет на отношения в семье и общее психологическое состояние.

Моему отцу, впрочем, советы не писаны: он любит говорить, что у него есть своя голова на плечах, и он сам с ее помощью может много что насоветовать. Поэтому в его кабинете климат-контроль, цветы на подоконниках, пастельных цветов обои и замечательное кресло, в котором мне, правда, довелось сидеть всего лишь раз. Словом, с уютом здесь все в порядке. А до отношений в семье ему, похоже, нет никакого дела.

Когда я был еще совсем маленьким, мне нравилось незаметно пробираться сюда и сидеть на очень низких подоконниках, глядя сквозь огромное, почти на всю стену, окно. Почему-то на противоположную стену, с окном нарисованным, с подоконника которого открывался потрясающий вид на старый Париж (бежевый, песочный, мягкий коричневый тона; рисунок сделан с оригинальной фотографии девятнадцатого века, еще черно-белой; сколько стоит эта стена — страшно даже представить) я смотреть не любил. Может быть, я просто не любил Париж. А может — наш парк просто был мне гораздо дороже всяких там парижей.

Все мы в детстве немного философы и совершаем в нашем идеальном мире исключительно правильный выбор; впрочем, с возрастом это проходит.

Отец наконец-то сел (я перевел дух — это на самом деле не так-то просто, смотреть на него снизу вверх); его руки, лежащие на столе, нервно крутили его любимую перьевую ручку для подписей.

— Аластор… я хотел бы поговорить с тобой о Винкл… и о тебе тоже.

Я сделал независимое лицо и пожал плечами. Раньше отец никогда не вспоминал о ней, успешно делая вид, что у него нет несовершеннолетней дочери; мы все также старались не поднимать этой темы, опасаясь отцовского гнева — надо сказать, вполне обоснованно.

Впрочем, сегодня… мой взгляд упал на календарь — на нем по-прежнему стояло двадцать шестое число. Отец отключил автозамену еще года четыре назад — ему нравилось делать это самому.

— А зачем о ней разговаривать?.. — пожалуй, чересчур резко бросил я. — Мне казалось, что вы давно уже все решили.

Отец отложил ручку, сцепил пальцы и посмотрел на меня тем самым пронзительным взглядом, какой я совсем недавно научился выносить.