Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ

"Ты это умеешь", - успокаивает Эдвард.

В четырнадцать лет стыдно таскаться повсюду с плюшевым медведем.

"Я - не плюшевый медведь", - возражает Эдвард.

Ну вот, у них тоже ссора. Семейная.

Беспокойные огни прожекторов наконец-то прекращают свои метания и высвечивают нечто громоздкое, темное, угрожающее. Воздушный кашалот, решивший нырнуть в глубь мир-города в поисках кальмаров. Что им рассказывали в школе о кашалотах? А о кальмарах? Сколько ненужной информации о том, чего уже нет...

Гигантское туловище погружается в аниму и начинает сверкать, словно редкая драгоценность, словно ограненный аквамарин, падающий в потоке солнечного света на дно моря... А что такое аквамарин? А что такое солнечный свет? Наверное, это было описано в какой-нибудь книжке. Мама любит... любила покупать ей странные книжки. Все книги - странные, если подумать.

"Нет, не все", - возражает Эдвард.

"Все", - упрямится Сэцуке.

"Обо мне все правильно было написано", - упорствует Эдвард.

"Не о тебе".

"Обо мне!"

- Хотела бы я прожить все сначала, - говорит мама, и Сэцуке кажется, что она плачет - не может сдержать слез, они льют из глаз надоедливым и бессмысленным дождиком.

- Уважаемые пассажиры! Уважаемые пассажиры! Объявляется посадка на рейс 431 до Хэйсэя! Объявляется посадка на рейс 431 до Хэйсэя! Посадка будет проходить через ворота 16 главного здания! - голос приятный, но чересчур сладкий, точно большую перекормленную кошку заставили мурлыкать в микрофон.

Отец копается в карманах плаща. Разыскивает посадочные талоны. Они у него в чемоданчике, в старом, потертом чемоданчике поросячьего цвета, однако он их упорно ищет в карманах. Но Сэцуке молчит и даже не оборачивается. Все и так понятно. Она большая девочка, ей должно быть все понятно.

- Тебе должно быть все понятно, - сказал ей в ту ночь врач. Мамина рука свешивалась с носилок, внезапно увядшее лицо неестественной синевой выделялось на белизне подушки, и... и - глаз. Глаз. С того места, где стояла Сэцуке, она видела только один мамин глаз, словно живущий отдельной от тела жизнью. - Тебе должно быть понятно. Ты уже взрослая.

- Я не хочу ничего понимать! - закричала она и кинулась к маме, но врач ее перехватил, прижал к своему пропахшему едкими лекарствами халату, а она продолжала рваться к этому страшному глазу, как будто загипнотизированная, как будто злое существо поселилось в таком родном теле, безнаказанно пожирало с детства знакомый запах и дразнилось, дразнилось, дразнилось!

"Не вспоминай", - посоветовал Эдвард.

Причальные краны неуклюжими аистами подцепляют массивное тело и останавливают его падение, остатки анимы сверкающими брызгами, серебристой пылью осаждаются на их клювах, стекают вниз, ослепительно вычерчивая в синеве жизни стартовые мачты, спутанные щупальца труб и проводов, которые тоже начинают шевелиться. А снизу поднимается пассажирская капсула.

- Береги себя, - говорит отец. Обычные слова вежливости, приправленные имбирем.

- Я ненавижу имбирь, - шепчет мама.

- Ты ненавидишь меня, - поправляет отец. Без злобы, без раздражения. Констатация факта. Шершавое слово учителя логики. А сейчас, дети, мы займемся констатацией фактов.

- Уважаемые пассажиры! Уважаемые пассажиры! Объявляется посадка на рейс 431 до Хэйсэя! Объявляется посадка на рейс 431 до Хэйсэя! Посадка будет проходить через ворота 16 главного здания! - кошка налакалась еще больше молока и лениво промурлыкала заученный текст. Хотя, может быть, она читает его по экрану "Нави" - свернулась на кресле, протянула лапку к клавиатуре и вслух мяукает бегущие строчки.

- Об этом теперь бессмысленно спорить, - устало говорит мама. - Береги дочь. Ты ведь знаешь...

Ты ведь знаешь, что у меня нет шансов. Вот, что она хочет сказать. К голосовому процессору идут противоречивые сигналы, умная машинка в недоумении. Она даже успевает произнести часть того, что произносить не стоит. Сэцуке, не оборачиваясь, прекрасно представляет милую сцену семейного прощания.

Папа в обвисшем пепельном плаще с вывернутыми карманами (посадочные талоны так пока и не нашел), черные перчатки, полосатые брюки - неуклюжий стебелек для крупной головы. Седые волосы торчат какими-то клочьями, в черных очках ничего не отражается. Пустота.

Мама в коротком плащике-разлетайке, похожая на старшеклассницу. Смерть, поселившаяся в ней, превратила маму в хрупкую старшеклассницу. Даже юбку она надела клетчатую. Зато чулки - ослепительно белые, как простыни на ее больничной койке. Еще один неуклюжий стебелек для увядшего бутона. И очки. Взрослые любят темные очки.