Михаил Савеличев - Меланхолия

- Не возражала бы, - соглашается Сандра. - Но все дороги сейчас перекрыты. Так что лучше дождаться процессии здесь. Хотя я могу позвонить шерифу... Если это связано как-то с вашим здоровьем.

- Нет, нет. Не стоит беспокоиться. Подождем. Конечно, подождем.

Что за хрень он несет? Какое это у меня дело в отеле? У меня дело с Тони, единственным существом, которое способно пробраться в пустыню безнадежности и вытащить мой ландшафт под небеса настоящего. Но соображает парень отлично, шерифа он боится. Не любит он шерифа. Он слишком рассудителен, хитер и не излучает раздражающей прерывистости, от которой даже самый тупой чувствует себя слегка неуютно. Готов поклясться, что это все же мысль, гнусный поток самовлюбленных слов, излишества банального мира, тот ожидаемый нектар ремиссии, но ручейки так и не добираются до подножья мертвых гор, усыхают.

- А вот и они, - кивает Сандра. Капельки солнечного дождя вспыхивают на темных стеклах ее очков, но она не снимает этой материализации вечной скорби и памяти. Наверное ее сумрачный мир простреливается щедрой россыпью радужных преломлений, раскрашивающих черный асфальт инфернальной дороги. Невозможная роскошь мгновения.

Мне плохо видно. Серое небо режет глаза, проникает под веки щиплющим льдом транквилизаторов, хребты взмываются ракетами в передел отторгающей реальности, оставляя непродуманным милосердием узкую щелочку для подглядывания моей личной тайны уже не моего тела. Лучше не двигаться, окаменеть, лишь ощущая кончиками пальцев легкие напоминания текущего мгновения от холодной таблички на правом бедре "Мустанга" (здравствуй, соратник!) - "10 лет Специальной Автомобильной Комнаде", крохотное зеркальце, отражающее надвигающееся действо поддельной скорби.

- Что это такое? - вступает в роль вежливого собеседника внешнее обстоятельство, мой личный агрессор.

Сандра закуривает очередную сигаретку.

- Как обычно, хоронят мэра.

Ответ слишком разумный, чтобы у захватчика были возражения или комментарии. Ну их к дьяволу, эти комментарии.

Шествие начинается с самой высокой горы (куда там Эвересту), набирает силу, раскаляется в вечном трении о вечные снега, широким фронтом пустынится, взмывая волну ледяного цунами желтого, словно волосы, песка, вылущивает надежду на покой, напивается жалкими комками плоти и вот - готово! Глухой, угрожающий рык новейшей, сверкающей мощи в очередной раз продавливается сквозь туман, широкая пасть сухопутной акулы ззявится никелированной решеткой и пристально вглядывается в то, что от меня осталось - руины, погост смелости и храбрости, абсурдной надежды на просветление с креста, где я должен был умереть в моче и блевотине, но что-то сжалилось над мной, одним рывком вытащило боль из запястьев, поселив ее в голове, ибо нет ничего того, что не видно, и вот я проглядываю в туманный занавес, неистощимо кликаю клавишу, никак не отзывающуюся, но спасительный рев уже обдает нас с Сандрой, хотя она и по другую сторону планеты, белесый туман отдергивается, светлеет, мне сжимают ладонь чем-то бесподобно холодным и совершенным, шествие абсурда покидает внутреннее пространство и продвигается прочь от притаившегося города.

Черный "Кадиллак Скорбь" уже не скалится мне, лишь равнодушно раздвигает остатки тумана, оставляющие длинными слюнявыми язычками задымленные следы на его широких плечах и бедрах. Он медленно и уверенно несет свою ношу, управляемый обряженным в лиловое водителем.

- Цвет его партии, - поясняет Сандра.

Мэр по такому случаю восседает на капоте катафалка на специально установленном седалище с бахромистыми подушечками и широкой лентой машинной подпруги, уходящей под днище и украшенной живыми цветочками. Черный таксидо и блестящие ботинки на тонкой подошве оттеняются ослепляющим сверканием белой рубашки и скромным узелком крохотной бабочки, все еще помахивающей траурными крылышками.

- Он у нас большой либерал, - поясняет Сандра, не выпуская мою ладонь. Твердая картонка визитной карточки препятствует тесному контакту и медленно подмокает от нашего пота.

Крохотные круглые очки покоятся на носу, предохраняя случайных прохожих от немерянной искренности, почтения, интереса, совестливости, добра и теплоты. Округлость стекол еще не свидетельствуют об округлости его предвыборных речей и послевыборного словоблудия.

- Он всегда сдерживает свои обещания, - говорит Сандра.

Тем не менее руки его пусты - ладони покоятся на коленях, забытые и покинутые, прокаленные ветром и стужей предательских рукопожатий.