Михаил Савеличев - Меланхолия

Взрослый мальчик представляется. Взрослый мальчик расшаркивается. Взрослый мальчик поражен. Есть все-таки в женщинах некоторая странная и невыразимая тайна, которую не постичь даже отсюда, с обратной стороны Луны, откуда все кажется таким откровенно халтурным, что даже маленький паршивец легко преодолевает крючколовские ловушки. Какое-то отсутствие, темнота, словно вырезали черный силуэт и приставили к светящейся душе. Не понимаю, не понимаю.

Сандра, однако, не слишком озаботилась моими потугами быть вежливым, решительно прошла, продвинулась к несчастной машине и с некоторым остервенением пнула ее по здоровому колесу. "Исследователь" промолчал, а уроды подобрали ноги на бампер. Женщина растянула губы в подобии усмешки и поманила меня пальчиком.

- Давно?

- Что "давно"? - переспросил я. Мальчишка не выдержал, выпучил глаза, надул щеки и фыркнул. Старик вполне уместной затрещины ему не отвесил и лишь понимающе улыбнулся. В голове бушевал шторм. Даже, сказал бы я, ураган. Шесть баллов по семибальной шкале. На взлохмаченный берег выносило кучи разнообразного словесного мусора - обломки вежливых слов, обрывки ругательств, такелажи спутанных бесед, просоленных натужным флиртом, но копаться во всех этих остатках личного кораблекрушения не было ни сил, ни желания, ни времени.

- Машина сломалась давно? - терпеливо пояснила Сандра.

"Какая машина?", громким шепотом подсказал маленький паршивец и все-таки нарвался на затрещину.

- Ну... - я с беспокойством посмотрел на часы. Так, это было... Потом нас обогнали... Потом... - Двадцать четыре минуты назад. Насчет секунд...

- Расслабься. Секунды меня не интересуют.

Зонт все еще топорщился за ее плечами, надуваясь порывами ветра и звеня чем-то тонким, длинным, хромированным. Сандра повернулась ко мне (я все еще на обочине с открытым ртом), уперлась левой ладонью в талию, как-то ловко подбоченилась на сквозняке, и тут я готов был поспорить хоть с кучей операторов на то, что реально на обратной стороне Луны, а что - выдумано. И вовсе не зонт у нее за плечами - нечто вроде самой матери-тьмы разевает пасть над головой девушки хищным капюшоном лакированных крыльев, подбитых черным, теплым бархатом с серебряными прожилками растопыренных косточек невероятно длинных пальцев фантастической летучей мыши. На одну секунду мне облегченно думается, что консилиум по выдалбливанию решеток все-таки решил разбавить мою компанию уродов и ковбоев такой вот красотищей, воплощенным соблазном холостяка-девственника, но старик замечает:

- Не надейся.

А мальчишка молчит. Разочарованно. Что бы понимал, маленький паршивец, в ангелах. Но я благодарен ему за столь неожиданное милосердие. Старик всегда рубит правду. Громадным тупым топором по хилому деревцу надежды, выбивая, высказывая все то, что хранится в пыльных глубинах царства наития - металлический арифмометр, туго, но безошибочно выдающий числовые вердикты.

Сандра расслабляется, отворачивается от меня и в задумчивости обходит покореженную машину. Наманикюренный ноготь совершает кругосветное путешествие вокруг свежеиздохшей туши, благополучно минует старика и мальчишку, подобравших ноги теперь вообще на капот, и замирает в районе водительской двери. Пальчик деликатно стучит по желтой лакировке и я прекрасно слышу сквозь внезапную октябрьскую тишину невнятную морзянку задумчивости, сомнения и сожаления.

Ковбои в шоке. Я первый раз (и не без злорадства) замечаю на их лицах недоумение и растерянность. В неподвижных глазах и отвисших челюстях внезапно проявляются черты фамильного сходства - внук и дед, да и только. Это вам не в "Гончих Псах" блевать, уроды. Можно и помягче, но раздражение делает меня злым. Я чувствую как мои шесть баллов скатываются до полного штиля, голова наполняется блаженной и звенящей пустотой, превращаясь в резиновую перчатку хирурга-трепанатора. Вот сейчас меня наденут, понимается уже не мозгами, а телом, но операторы проявляют несвойственное им сомнение перед очередной вещью и я обвисаю готовой на все марионеткой.

- Подержи, - Сандра протягивает мне зонт и я хватаюсь за него, как за единственную надежду в опустевшем мире. Где вы, первопроходцы обратной стороны угрюмой спутницы Земли? Тут мы, такие железки и деревяшки, еще хранящие тепло нашей владелицы. Вещи оказываются не столь просты и банальны. Они легко перешагивают условности, нужно только видеть это.

Я вцепляюсь в ручку зонта, отгораживаясь от неба, обмякаю, висну на гладкости вычурной завитушки. Девушка открывает дверь (машина послушно пытается присесть, насколько это вообще возможно для инвалида), садится за руль, дверь захлопывается, отделяя меня и уродов от все еще теплого салона "мастодонта".