Михаил Савеличев - Меланхолия

Сандра с удивлением продолжала на меня смотреть и я догадался о вслух произнесенной последней фразе. Или нескольких слов. Задавать вопросы легче. Она ведь не пойдет с тобой в номер, в твою крепость на ближайший остаток ночи.

- Что-то еще?

- Конечно. Мы так и не обсудили наши дела.

Она покопалась в сумочке, вытащила блокнот и ручку.

- Мы договорились вот на такую сумму. Если я не права, поправьте.

Передо мной лег кусочек бумаги со слегка расплывающейся чернильной надписью на рыхлой поверхности. Дырочки от пружины лохматились мелкими, изломанными крылышками. Я закрыл глаза на тот самый опасный момент неконтролируемого подозрения, предвидимой потуги задрать брови и вполне сумасшедшим взглядом уставиться на собеседницу. Снова и снова я оказывался один в собственной скорлупе ясновидения. Хлипкая мыслишка металась в томительном карцере символического ужаса. Единица - это я. Намек на меня. Указание на меня. Острый и небрежный росчерк с каким-то гусиным носом. Моим носом. Пять - моя комната здесь. Указание места. Темная туча угрозы - никуда ты от нас не денешься. Ноль - приговор. Приговор исчезновения, пропажи, бегства. Ноль - отсылка к уже происходившему, обвинение, брошенное в лицо, впечатанное в бумагу неровным движением, жалкий крендель, подплывающий в трауре белизны. Ноль - презрение? Что еще можно ожидать в отношении человека (человека ли?), выпавшего из мириад связей в безвоздушное пространство и каменистую пустыню пастельной серости?

Оставалось только рассвирепеть, изодрать несчастный клочок в пятнадцать тысяч частей и бросить в лицо придорожной потаскухе, посланнице всего отвратительного, что только и доступно вообразить страху, подозрительности, болезни, но из глубин пустого сознания поднимается, набухает и проливается целительным бальзамом спасительное ничто, связующая бездна, где тонет все, кроме светлячков-однодневок - короткой радости и надежды, обмана во спасение.

Щелчок.

- Мы же договорились, - спокойно говорю я, двигая губами в такт сверкающего клубка крошечных насекомых. - Это мой обычный гонорар. Насколько я понял из предварительных разговоров, дело обстоит несколько... необычно, но не выходит за рамки моей компетенции. Конечно, если все необходимые формальности вами уже соблюдены и официальные власти проинформированы.

Сандра скомкала листок и сунула его в сумку (черная, лакированная могилка для женских тайн).

- Я очень дорогой адвокат, - заметила она. - И если меня нанимают эксклюзивно, то будьте уверены, что я загляну в каждую помойку вместе с вами. Что касается официальных издержек, то можете не беспокоиться. Дело это хотя и связано с определенными внезаконными происшествиями, но в целом носит сугубо личный характер. Мой клиент просил твердо внушить вам эту мысль.

- Дело хотя и связано с определенными внезаконными происшествиями, но в целом носит сугубо личный характер, - повторил я. - Прекрасная формулировка.

Сандра промолчала. Действительно, хороший адвокат.

- Надеюсь у нас будет спокойная ночь, - пробормотал откуда-то из-за спины старик, но алкоголь сделал свое дело. На голоса и коневодов обращать внимания не следовало. Мальчишка, кажется, только зевнул.

- Тогда до завтра, - сказала Сандра, но даже не пошевельнулась, чтобы встать.

- Вы за мной заедете...

- Встреча у клиента назначена на раннее утро. Семь часов. Ранняя пташка клюет червячка.

- Я не просплю, - пообещал я. Старик хмыкнул.

Пауза длилась. А я чего-то не понимал. Сандра непонятно разглядывала меня не делая никаких подготовительных движений к тому, чтобы встать или дать понять, что разговор окончен, положив свою траурную сумочку на траурные колени. Забытая ручка лежала на дешевом блокноте, ноги сведены, сквозь дымчатый чулок проглядывает узкая полоска бинта на левой щиколотке. Застывший поток событий как отражение иссохшего источника внутренних слов, бесконечного монолога, которому пришел долгожданный конец. Предчувствие аварийного перекрытия плотины, когда свежий поток на глазах изумленной марионетки будет истончаться, зеленеть, процветать ряской и отрыгивать с бурого дна слизистые мочалки водорослей. Я протягиваю руку и пододвигаю девушке ее канцелярию. Приходится слегка наклониться, сделать легкое движение этим коленям, бедрам, уходящим в таинственную бездну вечно голодного маленького платья. Ее можно назвать спокойной. За мрачной неподвижностью не чувствуется старого знакомца - "черной кататонии", сладостного погружения в раскрывшиеся персонально для тебя мрачные дыры мертвых планетоидов, лживой надежды легкой бабочки увидеть за поворотом то, что все ангелы - белые.