Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

Вообще, как иногда Славе казалось, ванная комната была самым большим помещением в их квартире. Ванная, отнюдь не маленькая, стиральная машина, деревянный ящик из-под велосипеда, теперь наполненный непонятным барахлом, сам велосипед "Уралец" как-то терялись здесь, скрадывались. К тому же, шумы и голоса здесь явственно имели если не эхо, то некую гулкость, которую можно наблюдать или в совсем пустых комнатах, или в очень больших залах с хорошей акустикой. И, наконец, ощущение простора дополнял непонятный холод, не изгоняемый отсюда ни горячей водой, ни жарко натопленной маленькой печкой, ни душным и изнуряющим летом, когда везде открыты настежь окна.

Разогретое тело уже стало остывать, тепло через босые ноги уходило в холодные деревяшки пола, зубы начинали постукивать, но Слава не залезал в воду. Это тоже был кайф, даже еще больший чем удовольствие, удовольствие от тепла, от сытости, от молодости и беззаботности. Страх, боль, тоска сильнее и ярче раскрашивают промокашку бытия с расплывающимися чернильными картинками незамысловатого физиологического наслаждения. Поэтому для полноты ощущений нужен карандаш - твердый, остро заточенный, продавливающий волокнистую мягкую основу яви, оставляющий на ней четкий след, можно даже с крохотными разрывами небытия - беспамятства, или совсем уж отвратительных переживаний тошноты, одиночества, жалости. Однако этим не следует злоупотреблять, все нужно в меру, и обычное закаливание - неплохой компромисс со все еще голодной душой.

Вода оказалась горячей, что особенно приятно после озноба, мурашек и пропотевшей одежды, а ванна по теперешним временам представлялась просто огромной, и в ней можно было не просто разлечься, а развалится, не рискуя коснуться даже кончиками больших пальцев ног того места, куда втекает струя кипятка, где голубизна пузыриться, приобретая оттенок сильно разбавленного молока, где темнеет решетка верхнего сливного отверстия и где пуповина лески соединяет ее со скрывающейся в глубине пластмассовой пробкой. Поэтому надо пользоваться мгновением, которое и здесь остается мгновением, особенно если оно прекрасно, потихоньку-полегоньку соскользнуть спиной и задом по шершавой эмали, ставшей такой после маминых экспериментов по очистке ржавчины соляной кислотой, войти в кипящий водоворот всей плоскостью ступней, но только чуть-чуть, в меру, как это требует суджок-терапия, почувствовав как от кончиков пальцев начинает подниматься колючая и плотная волна. Затем следует упереться локтями в стенки, чтобы полностью не нырнуть, выставить над поверхностью только нос, закрыть глаза и внутренним взором провожать вал, разбившийся в паху на десятки бурных рек, безжалостно вонзающихся в живот, порождая напряжение, растущее без всяких обнаженных миражей, воображаемых соитий, похотливых фантазий, черпающее энергию из чего-то иного, гораздо более глубокого, чем секс, но высвобождающееся мощным оргазмом, семяизвержением, погружая в нирвану, не требующей продолжения ласк, поцелуев и нежных слов. Так честнее.

В дверь некстати постучали и донесся голос отца:

- Слава, тебе полотенце нужно?

- Да, - пробулькал он, но его кажется услышали, так как в коридоре завозились, послышался отчетливый шлепок, дверь распахнулась и влетела потная, красная Катька с большим комком полотенца в вытянутых над головой руках. Тут же полотенце полетело в воду, ребенок исчез, естественно не закрыв дверь, а Слава сражался с быстро идущей ко дну тряпкой, пытаясь спасти хоть небольшой сухой кусочек, расплескивая воду и обрушивая в ванну стоявшие под колонкой шампуни (как всегда кем-то не закрытые), куски черного и страшного хозяйственного мыла да тюбики с кремами и пастами.

В итоге полотенце каким-то непонятным образом намоталось на Славу, как будто тяжелая и голодная анаконда. Густая и почему-то разноцветная пена, взбитая его попытками выбраться из столь навязчивого объятия, вылезала за края ванны, как взошедшее тесто, и хлопьями падала на пол. О медитации пришлось забыть, тем более что от сквозняка вода неожиданно быстро остыла. Закрыв для начала дверь и морщась от мокрого и скользкого пола, хождение по которому напоминало хождение по заброшенному склизкому подземелью, Слава хихикая принялся отжимать полотенце, но от его титанических усилий ткань только угрожающе трещала, не становясь нисколько не суше. Прекратив это бесполезное занятие, он бросил его обратно в ванну и накинул отцовский махровый халат, который тот никогда не использовал по прямому назначению, а надевал лишь в качестве вечернего домашнего костюма. В коридоре он чисто автоматически поймал отцовские же тапочки (отец уже почти в полном обмундировании чистил на лестничной площадке сапоги) и, спотыкаясь о Катькины игрушки, сел на диван, распаренный и по-хорошему уставший.