Гарри Гаррисон - 50х50

Ночью, сквозь сон, он чувствовал, как кто-то ходит по комнате, подходит к огню. Ему даже почудилось мягкое прикосновение к лицу чьих-то волос и легкий поцелуй в лоб. Правда, он не был уверен в реальности своих ощущений и решил, что видит сон.

Было уже совсем светло, когда он проснулся. Яркие лучи солнца били прямо в окно, и в потоке света серая каменная стена напротив окна неожиданно преобразилась. Ложе Бекрнатуса уже опустело. Патна, тихонько напевая, хлопотала у очага. Лэнгли пошевелился, и кровать скрипнула под ним. Патна живо повернулась и взглянула на него.

— Ты уже проснулся. Надеюсь, ты хорошо выспался. А отец взял топор и ушел на заготовку дров.

— Ты хочешь сказать, что он сам рубит дрова? — Лэнгли зевнул. Голова его все еще была тяжелой от сна.

— Нет, что ты! Просто лезвие топора — из металла, поэтому он только носит топор и следит, чтобы с ним ничего не случилось, пока им работают. Твой завтрак готов.

Зачерпнув в котле, она протянула ему одну из глиняных мисок, доверху наполненную жидкой кашей. Он улыбнулся и отрицательно качнул головой.

— Спасибо, конечно, за твою заботу обо мне, но я не могу употреблять ни один из ваших продуктов питания, пока не сделаны лабораторные анализы…

— Ты думаешь, что я собираюсь отравить тебя?

— Вовсе нет. Но ты должна понять, что в человеческом организме, оторванном от привычной среды, происходят серьезные метаболические изменения, то есть изменения в обмене веществ. В почве и в растениях могут встречаться такие химические вещества, которые вы с легкостью усваиваете, но от которых я могу даже умереть. Твоя еда пахнет чудесно, но она может причинить мне вред. Ты ведь не хочешь, чтобы это произошло?

— Нет! Конечно, нет! — Она почти отшвырнула от себя миску с кашей. — Что же ты тогда будешь есть?

Он открыл ранец, достал плотный целлофановый пакет с едой и потянул за специальную петельку для разогревания пищи. Лэнгли только сейчас понял, насколько он проголодался; он, можно сказать, ощущал зверский голод, чего с ним никогда не случалось. Он торопливо вычерпал ложкой до дна весь концентрат, не дожидаясь, пока тот разогреется. Его тело, расходуя свои ресурсы на постоянную борьбу с бременем гравитации, жаждало питания.

— Ты знаешь, что это такое?

Он взглянул и увидел, что Патна держит в руках какой-то обгрызанный по краям обломок коричневого цвета.

— Нет, не знаю. Похоже на кусок дерева или кору.

— Это луб, волокнистая ткань дерева под корой; на нем мы обычно пишем. Но я не это имела в виду, когда спрашивала. Я имела в виду, что на нем что-то есть. Вот что я имела в виду…

Даже при тусклом свете Лэнгли разглядел, что она краснеет. Бедная девушка, ученая среди дикарей, на всю жизнь попавшая в ловушку этого гнетущего и обособленного от всех мира.

— Кажется, я догадываюсь, — мягко сказал он. — Не одно ли это из написанных тобой стихотворений? Если я прав — мне бы хотелось услышать его.

Она стыдливо прикрыла рукой глаза и на мгновение отвернулась — карикатура на застенчивую девицу с приземистым телом борца.

Вскоре она справилась с собой и начала читать стихотворение, сначала тихо, затем все громче:

Под конец Патна почти кричала. Затем она резко повернулась, отбежала в дальний угол комнаты и застыла там лицом к стене. Лэнгли подбирал про себя нужные слова. Стихотворение было хорошим. А написала ли она его сама или просто списала, он не знал — да это и не имело значения. Стихами она высказала то, что хотела сказать.

— Стихи прекрасны, — сказал он ей. — Действительно, прекрасные стихи…

Не успел он закончить свою мысль, как она устремилась к нему через всю комнату, тяжело топая, и опустилась на колени перед его кроватью. Ее массивные сильные руки обняли его, а ее лицо прижалось к его лицу, вдавливая его в подушку. На своих щеках Лэнгли ощутил влагу мокрых от слез щек Патны и у самого уха услышал ее приглушенный голос:

— Я всегда знала, что ты придешь. И я знаю, кто ты, ведь ты, как рыцарь из поэмы на сказочном коне, должен был прийти издалека, чтобы меня спасти. Ты знал, что нужен мне. Мой отец и я — единственные члены Семьи, больше никого не осталось. Я должна была выйти замуж за кого-то из Народа. Это произошло еще до тебя. Урод и дурак — о, как я ненавижу их — он был еще самым лучшим из них. Мы пытались научить его читать, а он, тупица, так и не научился. Но ты пришел вовремя. Ты — член Семьи, и ты возьмешь меня…