Анхель Куатье - Дневник сумасшедшего (Схимник - 5)

Анорексия - это, когда люди ничего не едят. Да это же они Ване собрались электрошок делать! От этой мысли мне легче не стало. Теперь я перепугался за Ваню. Он только что произвел в моей душе настоящий переворот.

Но сейчас его "вздернут", и он ничего не будет соображать. После электрошока люди становятся, как овощи. А мне нужно столько у него узнать! Сначала они Стаса забрали, как только он мне про ручку рассказал, а теперь и Ваню забирают. После всего...

- Но, Зоя Петровна, не успеть все самим, - оправдывались голоса прочей медицинской публики. - Сами знаете, что сейчас с кадрами. Поувольнялись же все, дежурить некому...

- Какая разница, что у нас проблемы с персоналом?! Вы должны выполнять свои обязанности! Я-то рассчитываю, что все делается, как положено. Вы старшая сестра на отделении. Если что-то назначено, оно - назначено! Хорошо сейчас мне Худяков ни с того ни с сего истерику выдал! А то как бы мы узнали, что все это наше кормление больных анорексией - фикция?!

Сейчас у него кахексия начнется, и все - нам уже электрошок будет не провести. Вы же должны понимать, что это за процедура! Мы не можем ее ослабленным больным делать! А я-то думаю, что он все худеет и худеет... А оказывается, у нас его просто не кормят. Зонд для проформы вставляют! Дурдом!

- А вы думали... - пошутил кто-то из санитаров.

Все, забирайте, давайте. Электрошок и немедленно!

Галдеж переместился в соседний изолятор. Загремела коляска. Ваню повезли на электрошок.

- Следующим будешь ты, - сообщил мне коричневый.

Голова у меня закружилась, и я, кажется, потерял сознание.

*******

Эта ночь прошла ужасно. Меня тошнило и рвало съеденной за день пищей, а потом и просто желчью. От лекарств все тело одеревенело. Я слышал голоса, множество голосов - обвиняющих, оскорбляющих, обличающих, пугающих, пророчествующих. Со мной разговаривали они - те, кто хотят моей гибели, те, кто боится моей силы, те, из-за кого я не могу выполнить свою миссию. И всем заправляла "Зоя Петровна".

Мне показывали чудовищные картины. Я видел, как Ваню истязают электрошоком. У него на голове специальный шлем, в который вмонтированы электроды. Его руки и ноги затянуты ремнями в специальном кресле. Его тело бьется в судороге, глаза вылезают из орбит, изо рта идет пена. А он улыбается мне и говорит: "Ни один волос не упадет с твоей головы без Его воли".

И я видел Бога. Бога, который допустил это. Бога, который создал этот мир, который я должен разрушить, потому что Он - БОГ - ошибся. Наш мир - это ошибка! И я спросил у него:

"Где Твоя святость, Господи?!"

И Он ответил мне:

"Все предопределено. Мир не оправдал моих надежд. Это я дал ему свободу воли, и вот как он распорядился ею. Что ты спрашиваешь у Меня, где святость? Моя святость - позволить этому миру умереть!"

Я видел Петра, который мучает сирых и убогих. Он называл их уродами. Я смотрел на это и понимал: это он себя ненавидит, ненавидя их. Он ничего не может изменить. Он приговорен к вечной муке. И он бы согласился умереть, чтобы прекратить ее. Но у него нет храбрости, которая есть у Вани. Он может только срывать свою злость на слабых - на тех, кто не может дать ему достойный отпор. Его сила - это сила бессилия.

Но когда Остап и Худяков попытались убить Петра, я не позволил им. Смерть не изменит Петра. А если Петр не изменится, ничего не изменится. Потому что мир состоит из людей, и если ты хочешь изменить мир, ты должен менять людей. Убивать их - это не выход. Но как изменить людей, если они не хотят меняться? И чем Остап лучше Петра, и чем Худяков лучше Ос-тапа. Они все повязаны своим бессилием. Это круговая порука.

А потом ко мне пришел Диоген. Он держал в своей руке платок и повторял:

"Ищу человека! Ищу человека!"

И тогда я спросил Диогена:

"А почему твой фонарь не светит?"

"Потому что нет больше Света. Весь вышел", - ответил мне Диоген.

"Куда же Он мог выйти?" - удивился я.

"Он просто ушел!" - сказал Диоген и оставил меня с моими вопросами.

"Но я - человек!" - кричал я вслед Диогену.

"Но я тебя не нашел!" - звучало откуда-то сверху.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Записи, словно бессмысленные детские каракули, расползаются по

странице. Автор торопится, рассуждает сам с собой.

Иногда он нападает на важную мысль и пишет крупно, почти

печатными буквами.

Но даже они похожи у него на детские каракули.

В других местах он совсем не старается, пишет мелкими, едва

различимыми буквами.

Получается дрожащая линия, словно электрокардиограмма.