Грег Бир - Город в конце времён

Что, разумеется, поставило бы молодого воина в весьма щекотливое положение.

Джебрасси ответил ей недоуменно-величественным взглядом. Девушка подошла на расстояние нескольких дюймов, обнюхала его и улыбнулась.

— Тебя зовут Джебрасси… я не ошиблась?

— Мы не встречались, — гордо заявил он, собрав в кулак остатки сообразительности.

— Говорят, ты любишь драться. Драки — бесполезная трата времени.

От неожиданности он споткнулся о пустой кувшин.

— Есть что-то более достойное? — спросил он, с трудом удержавшись на ногах.

— У нас с тобой три точки соприкосновения. Первая: когда мы дремлем, то блуждаем.

Вряд ли ей удался бы более чувствительный удар — если не сказать, более болезненная рана. О блуждании он говорил лишь Кхрену, закадычному другу. В его хмуром взгляде отразился гнев, затем подлинная тоска и неловкость; Джебрасси оглянулся на толпу, помаргивая и осоловело следя за тем, как люди покидают поля веселыми, говорливыми стайками, взбираясь на эстакады.

— Я пьян, — пробормотал он. — Нам даже разговаривать не следует.

Он шагнул было в сторону, намереваясь уйти, но девушка кренделем сунула свою руку ему под локоть и заставила остановиться.

— Ты не дал мне закончить. Я хочу покинуть Кальпу. И ты тоже.

Джебрасси уставился на нее с тем изумлением, которое выглядит особенно выразительно у человека нетрезвого.

— Да откуда ты все знаешь?

— Какая тебе разница?

Он улыбнулся. Можно сказать, расплылся в лукавой усмешке. А что? Похоже, его ожидает-таки небольшое, пряное приключение… два беззаботных юных существа, улизнувших из-под опеки. Выражение сияния не изменилось, если не считать презрительной дрожи длинных ресниц.

Обескураженный и удивленный, он решился спросить:

— А что третье?

— Если хочешь знать, — ответила она, посверкивая глазами в прощальном свете сумерек, — приходи к Диурнам за несколько минут до отбоя. Меня зовут Тиадба.

С этими словами она повернулась и легко взбежала на эстакаду, оттуда на мост — да, такую не догнать… особенно если выпьешь.

Под дрожащим светом, в пульсирующих сумерках, Гентун внес очередные наблюдения в дневник — он хранил его в кошеле, вместе с небольшой зеленой книжицей, — и продолжил обход этажей первого островного блока.

По-прежнему невидимый, он перемещался от ниши к нише, делая записи на чистотексте с помощью цветочного перста, чей кончик в свое время по его приказу окунули в мягкое серебро, испытывая смешанное чувство привязанности и скорби, когда доводилось наблюдать за рождением очередного поколения этого древнего племени.

Мысли Гентуна непослушно разбегались. Еще до того как стать Хранителем, он изучал историю города — и, подобно прочим историографам Кальпы, это означало, что ему почти ничего не было известно о великом событии. Все, что он знал, но никогда не наблюдал воочию, началось с гладкой вуали предельного мрака, забрызганного триллионами звезд — началось с Яркости, к этому времени успевшей стать не столь убедительной, как воспоминание, хотя и чуть более реальной, нежели сон.

За первые сто миллиардов лет Вселенная расширилась так, что ее ткань растянулась донельзя, местами обнажив бреши, где пространственно-временные измерения приобретали совершенно новое значение — или полностью теряли свой смысл. Галактики превратились в уродцев, выгоревших изнутри, перекореженных, пошедших старческими морщинами.

Сам космос дряхлел, распадался… кое-кому казалось: умирал.

Век этого племени был долог — куда дольше, чем продолжительность существования Диаспоры, некогда разбросавшей людей до самых краев Вселенной, — ибо им удалось выжить на последних плотных островках из искусственных солнц, окруженных великой и все растущей пустотой. Таков был тогдашний статус-кво. Ранний космос теперь считался лихорадочно возбужденным, больным в своей расточительности, аномальным…

Век Тьмы, выпестованный геронтократией бессмертных, убежденных в своей исключительной мудрости, принял царственный венец и благородную мантию умиротворенной, пусть и ведущей к упадку зрелости.

И все же нашлись такие, для кого эти разбросанные крупинки островов в пучине мрака были далеко недостаточны. Меньшинство — не вполне здоровое, хотя и не страдающее от тлетворного благодушия — выразило готовность уйти в вояж, повернувшись кормой к теплу и свету оставшихся звезд. Им не давали ходу, если не сказать жестче — затыкали рты, залавливали числом… разве что физически не истребляли. Всего лишь горстке удалось прорваться, пожертвовать всем тем, что они знали, но приспособиться к условиям на последних рубежах космоса, среди рассыпающихся кладбищ отбросов и отчаянья на окраинах, удаленных от центра на триста миллиардов световых лет.