Александр Бачило: Отель «Флогистон»

У стола, небрежно закинув ногу на ногу, сидела гордая черноокая и черноволосая красавица, увлеченная, казалось, спором Бакалаврина с Фомой. Я запнулся о порог и чуть не уронил посуду. Девушка медленно перевела взгляд на меня.

В глазах ее было что-то, внушающее одновременно и восторг и ужас. Дьявольское веселье сверкало в них, но за ним чувствовалась глубоко упрятанная тоска.

«Ламбада» моя заглохла, словно раздавленная каблуком, а вместо нее получился надсадный рев труб, отдаленный гул толпы, потянуло дымом костра, сложенного на площади, пронеслась пелена копоти от факелов стражи, и багровые отблески стерли с лица приговоренной смертельную белизну.

— Ведьма! — едва донесся чей-то истошный крик.

Но в следующую минуту наваждение рассеялось, девушка казалась теперь вполне обыкновенной. Я облегченно вздохнул, лишь стал внимательнее прислушиваться к своим ощущениям. Не Еремушкино ли зелье начинает действовать? Нет, кажется, все в порядке. Просто, видимо, усталость, перелет, акклиматизация…

Да нам ли пасовать перед подобной ерундой? Я решительно оборвал перепалку двух охламонов, ничего вокруг не замечавших, и пожелал быть представленным. Выяснилось, что девушку зовут Алиной, и она тоже имеет какое-то отношение к прошедшему семинару молодых литераторов. Но какое именно, я так и не понял, потому что Бакалаврин с Фомой снова принялись спорить. Алина слушала их с таким интересом, что я не решился заговорить с ней, да и не представлял пока, о чем нужно говорить. Все стулья теперь были заняты, и мне пришлось довольствоваться низеньким пуфиком, зато у самых ее ног.

Я расплескал остатки Еремушкиной жидкости по стаканам и один из них протянул Алине. Она взяла его, даже не поглядев в мою сторону, все ее внимание поглощал Бакалаврин.

— Нет, — говорил он, — нет, Фома! Ты сам знаешь, рецепт твой мне не подойдет. И не потому, что я, там, ниже своего достоинства считаю писать, как скажут, а потому, что не получится ничего путного, те же самые редакторы будут недовольны. Либо халтура выйдет, либо просто ни строчки не напишешь, как ни бейся. Вот я этим летом пытался вставить в старую свою повесть «Сумерки» социальный оптимизм. Все лето провозился, а когда вставил-таки, ее из плана-то и выкинули. Рецензенты зарубили…

— «Сумерки» припомнил? — хитро прищурился Фома. — А скажи-ка, сударь мой гиацинтовый, ты, грамотку свою поправивши, где следует, сам ее редактору отнес? На второе прочтение?

— А почему это я должен к нему каждый раз бегать? — высокомерно произнес Миша. — Я все по почте отправил…

— То-то, по поште! — передразнил Фома. — Самотеком так и пихнул. И приписки-то никакой приложить не помыслил!

— Какие еще приписки? — Бакалаврин досадливо поморщился. — Рукописи у них регистрируются, значит, должна быть запись, что повесть отправлена на доработку, когда и по какой причине. Я имею право требовать в месячный срок…

Фома тоскливо вздохнул.

— Грубый ты. Требовать! Право! Нетто на Руси так делается? Не о правах думай, чай, прав-то у него, у начальника, не меньше твоего. А думай о душе, душу ему прежде согрей. Поклонись хоть добрым словом, коли жалко зелена вина да красного товару. За науку благодари, да божись, что в точности все выправишь. Главное дело, чтобы лик твой ему примелькался. Тоже, не турок ведь и он, авось на знакомого человека кобелей цепных пускать не станет…

— Да, — вставил я, — Фома прав. Мы живем в обществе постоянного торжества неформальных отношений.

Алина посмотрела на меня и чуть улыбнулась. Ободренный, я принялся развивать мысль:

— В самом деле, куда проще договориться с человеком, чем требовать от него чего-то по закону. Все равно он сделает по-своему, просто назло.

Бакалаврин замотал головой.

— Не то, не то вы все говорите! Чего это я буду с кем-то договариваться? Пускай мои произведения договариваются. А если они — дрянь, то я не хочу, чтобы их печатали. Это же позор!

— Произведения чтоб договаривались? — Фома тоже не на шутку раскипятился. — Да ты ведаешь ли, сколько нас таких, боговдохновенных? Тьма тем! А редактор, поди, и сам не ангельского чина, ему колосья отделять от плевел некогда, план у него!

— Граждане литераторы! — громко возгласил я. — Напрасно вы схватились, вас рассудит Вечность. Давайте спустимся с горных высот теории подмазывания к насущным проблемам сегодняшнего дня. Предлагаю тост за посетившую нас даму!

Фома с готовностью схватил стакан, а Бакалаврин тяжело вздохнул. Чувствовалось, что ему теперь не до того.