Александр Бачило - Отель «Флогистон»

Я шагал уже четвертым коридором и с удивлением начинал замечать, что места пошли какие-то мучительно знакомые. Когда же передо мной раскрылся холл, и женщина-администратор понимающе улыбнулась из-за стойки, все стало ясно. Я обошел «Флогистон» по периметру и вернулся в исходную точку.

— Обратите внимание на указатели! — крикнула мне хозяйка замка.

К счастью, у кольцевой планировки все же есть одно неоспоримое достоинство: независимо от того, в какую сторону пойдешь, рано или поздно все равно набредешь на нужную тебе дверь. За некоторое количество проходов. Я снова пустился в путь, на этот раз внимательно разглядывая указатели, и очень скоро окончательно разобрался в топографии «Флогистона». Оказывается, в конце каждого коридора имелось ответвление — еще один маленький коридорчик, ведущий в… э-э… бастион той же квадратной планировки. Такие бастионы были возведены хитроумными строителями замка на каждом из четырех углов.

И вот, наконец, передо мной дверь с вожделенной цифрой 6. Я постучал.

— Угу, — донеслось изнутри. Довольно приветливо.

За дверью оказалась небольшая прихожая. Направо — крутая деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Там, судя по всему, и располагались мои апартаменты. Можно было сразу подняться к себе, но дверь в комнату нижнего уровня была распахнута, из вежливости хоть нужно было заглянуть к соседу.

Молодой писатель оказался не так уж трогательно молод. Несколькими годами старше меня. Впрочем, я — то себя считаю еще достаточно юным. Он полулежал на кровати среди разбросанных машинописных страниц и с унылым видом теребил курчавую свою бороденку.

— Добрый день, — сказал я, — в соседи принимаете?

Писатель сощурился на меня и сел.

— А! — сказал он. — Смена идет!.

— Да вот, наверх к вам. С завтрашнего дня у нас тоже семинар.

— Литератор? — тревожно спросил он.

— Ну что вы! Программируем помаленьку.

— Хорошее дело, — разрешил он, — надежное…

Грусть в его голосе как бы означала, что сам он давно мечтает сделаться программистом, да вот, не дает Бог счастья. Мне даже стало его жалко, захотелось хоть как-то подбодрить молодого писателя.

Я протянул ему руку и назвал себя.

— Бакалаврин, — сказал он в ответ, — Михаил. Миша, словом.

— А-а… — протянул я, любезно удивляясь. — Кажется, что-то…

Миша скривился.

— Брось, не надо этого. Сроду никто меня не печатал и печатать не собирается. Как выяснилось…

Он смахнул листки на пол и плюхнулся на кровать.

— Вдули мне на семинаре. Всыпали по первое число…

Я молчал, проникаясь сочувствием.

— Вишневская на семинаре так и заявила, — продолжал Миша. — Читаю, говорит, и ужас берет. В наше, говорит, сложное время литература не должна сеять сомнения и внушать опасения, она должна повести читателя за собой, снабдить его конструктивной программой, придать ему заряд бодрости и социального оптимизма…

В общем, все правильно объяснила, так что никто из издателей мои творения и читать не стал.

— А кто она такая?

Бакалаврин скосил на меня ближний глаз.

— Ну ты даешь! «Имя для ветра» читал?

Я порылся в памяти, силясь припомнить.

— «Имя для птицы» читал. «Имя для сына». А вот для ветра… Нет, не попадалось.

— Да ну?! — весело изумился Бакалаврин. — Вишневскую не читал? Не может этого быть, ее же в школе проходят!

Я пожал плечами.

— Вот что, — сказал Миша, садясь на кровати. — Ты, я вижу, устал с дороги. Давай, располагайся-освежайся, а я пока чаек организую. Турецкий, правда. Говорят, радиоактивный. Но можно и кофе. С «цирконием».

Спустя полчаса мы сидели у него в комнате и пили чай. Я принес запасенную в дорогу колбасу. Бакалаврин подал шпиг и на большой тарелке разнообразные соления с местного рынка.

— М-м-да-а, — протянул я задумчиво, глядя на разложенную снедь, — такую закуску грешно есть…

Писатель удивленно уставился на меня.

— Откуда ты знаешь?

— Что знаю? — не понял я.

— Нет, нет! Все правильно! Продолжай. Сегодня можно, пожалуй.

— Я говорю: «грешно есть помимо водки….» Помнишь, откуда это?

— Еще бы! — кивнул он, и тут в дверь постучали.

— Заходи, заходи, Еремушко! — прокричал Бакалаврин.

На пороге появился средних лет мужчина со светлыми, чуть вытаращенными глазами, бородатый, однако, в отличие от бакалавринской борода его была черной и густой. Меня удивила его одежда, особенно какой-то длиннополый, приталенный пиджак, перевязанный узорчатым пояском.

— Что, страстотерпцы, — пробасил он, — взалкали?