Александр Тюрин - Меч космонавта

— А ты мне все равно нравишься.— решительно возразила Катерина-Марина.

— Любовь зла, полюбишь и козла,— справедливо подытожил ворон.— А тут вовсе не козел в качестве суженого, а колдун высшей категории.

В этом царстве так и не взошло ни одно солнце, но небеса источали теплый золотой свет, и хотя в исходном мире владычествовал зима, здесь набухали и распускались почки, а сквозь землю пробивалась нежная робкая травка. Уцелевшие ратники расположились на полянке, кто зализывал раны, кто грустил о погибших товарищах, кто чесал в голове, кто чистил и чинил амуницию, кто играл с псом, кто выпивал и закусывал. Страсти явно улеглись и царило какое-то странное ублаготворение.

Фому и Марину-Катерину скрывали от воинов-зеленщиков кусты кизила.

Лик колдуна был, как всегда, непроницаемым, использовал он весьма скудный набор мимических движений.

— Я все не могу понять, Фома, испытываешь ли ты ко мне хоть какие-нибудь чувства? Человек ли ты… в какой-то степени?

— Если я стал нечеловеком, то не по своему желанию. Заявлений и рапортов с просьбой превратить меня в нечистую силу не подавал. То есть, я никогда не рвался в спасители или губители человечества.

Женщина опять почувствовала неловкость, ведь с серорясым трудно было не согласиться, в Космике ни у кого желания не спрашивают, прежде чем пустить в оборот. И она была деятельной участницей этой принудиловки. Наконец, Марина-Катерина придумала слабое оправдание.

— Значит, так легли матрицы в Поле Судьбы.

Колдун неожиданно охотно согласился с таким суждением и молвил:

— Сейчас я обхожусь без настоящего человеческого тела, приходится лишь имитировать его. А помимо фальшивой телесной оболочки, есть у меня еще нитеплазменные структуры. Сама понимаешь, что попав в другой организм, душа моя драгоценная изменила девяносто процентов своих чувств.

— Но десять-то процентов не поменялись, разве этого мало?

— вопросила с надеждой “царица”.

— Может, и не мало. Только эти десять приходятся на самые глубокие слои души. Чтобы отозвалась эта глубина, надо еще донырнуть до нее.

— Я не знаю, Фома, получится ли у меня, но попытаюсь. Ведь здесь, на Земле, я стала соображать в жизни и смерти гораздо больше.

— Вот кабы соображали мы на троих, я был бы уместен,— отметил ворон,— а так я становлюсь третьим лишним и каким-то неприкаянным. Улечу на какую-нибудь удаленную ветку, стану думу думати, жратву жрати. Хочу еще отметить, что в вашей ситуации попытка может стать пыткой.

Отвесив напутственные слова, пернатый друг перемахнул через кусты.

А “царица” примкнула свои уста к устам колдуна. Вначале она чувствовала только тепло псевдочеловеческого вещества. Потом добавилось нечто важное. Во глубине души что-то стронулось, покатило, и этой волне отвечала, резонировала другая, идущая из человеческой сути колдуна. “Царица” даже испытала легкое головокружение, какое случалось с ней только раз, когда она впервые поцеловалась с парнем. (Работала она тогда в технической обслуге ганимедской базы, а он был мичманом с боевой горы класса “Эверест”, которой, казалось, ничто не могло навредить. Но через неделю началась малая война с сатурнянами. Боевая гора вместе с красавчиком-мичманом сгорела, как спичка, при первом же столкновении с вражескими штурмовыми катерами. С тех пор Катя не раз предавалась эротике и сексу, однако ничего кроме щекотания некоторых нервных центров не испытывала.) Две волны, имевшие, вероятно, хрональную природу, соприкоснулись и закружились в вихре, заставив отозваться и телесные и бестелесные элементы Кати и Фомы.

“Царица” еще приходила в себя, когда колдун уже поднимал зеленщиков. Через полчаса отряд был в Тимохино, и еще столько же времени понадобилось, чтобы добраться до Сидиромово. И везде, где появлялся серорясый кудесник, людишки становились столбиками дыма и исчезали в шарах, похожих на осиные гнезда. Колдун еще давал им наставления, но не принимал никаких возражений. Часа через полтора все скудное народонаселение зелено-золотистого мира составляли лишь Фома, “царица” и десяток псевдолюдей из Сидиромово.

Сидиромовские остолопы бродили по майдану, иногда бросали фразы и слова, впрочем, тщились и помогать. Но после того, как на них шикнули, обиделись и в дело больше не встревали.

— Сейчас я исчезну, Катя,— молвил колдун,— а ты двинешься по тропе, ведущей в Губошлепово, но около саблезубого камня свернешь и направишься к холму, поросшему мелкими сосенками. У его подножия будет озеро, рули вдоль его берега к мыску, заросшему камышами. Там и оставайся, пока не получишь от меня новые наставления. Не теряй внимательность, являться в человеческом обличии я не смогу, поэтому указания мои будут иметь вид знамений и природных явлений.