Владислав Крапивин: Далёкие горнисты

— Понимаю… — сказал я и посмотрел на Братика. Вот Братик, пожалуй, остался бы. Если с Валеркой. Потому что ему важно одно: чтобы рядом был старший брат.

Улица становилась всё темнее, превращалась в глухую аллею. Стволы и ветки смыкались, заслоняя лунный свет. А мы шли и шли.

А потом за поворотом ударили по глазам лучи, и мы увидели, что уже утро, почти день.

Мы стояли на большом пустыре, поросшем чахлой полынью. В полыни валялся белый конский череп. Костлявый старик таскал за собой на верёвке костлявую козу: искал, где трава получше. На нас он посмотрел со злобой и опаской.

На краю пустыря желтел глинистый бугор с чёрной норой, похожей на подземный ход.

— Смотрите, — звонко сказал Братик. Из чёрной дыры выбиралось на свет смешное железное чудище. Этакий громыхающий Змей Горыныч. Туловище было похоже на ржавую цистерну с наростами из помятых рыцарских панцирей и кирас. Сзади волочился членистый хвост из металлических бочек, дырявых вёдер и бидонов. Между ними я заметил несколько сломанных набедренников и налокотников от старинных лат. Скрежетали крылья из кровельных листов и автомобильных дверок. Голова щёлкала челюстями, как медвежьим капканом. Вместо глаз у неё блестели треснувшие фары.

Я с любопытством следил за этой живой грудой металлолома. Она вдруг перестала грохотать, бесшумно поднялась в воздух и понеслась на меня с нарастающим реактивным свистом.

Без страха, даже без всякой тревоги я поднял навстречу сверкающий меч. Он прошёл сквозь железную рухлядь, как сквозь бумагу. И тут же вокруг меня стали падать друг на друга гремящие обломки. Последним упало к моей ноге старое автомобильное колесо.

— Вот и всё, — сказал я.

— Вот и всё, — повторил Валерка.

Сухо пахло пылью и полынью.

Валерка и Братик стояли рядом. Они были рядом со мной, но уже как бы за стеклянной стенкой. Они думали не обо мне. Смотрели мимо, за горизонт.

«Может быть, останутся всё-таки?» — подумал я, но вслух не спросил. Знал, что не останутся, и было горько.

Что-то пушистое задело ногу. На автомобильном колесе сидел и зевал рыжий котёнок. А я и забыл про него! Я взял котёнка на руки, и он, конечно, опять заурчал. Валерка и Братик смотрели на меня молча.

— Как же вы попадёте домой? — спросил я.

— А, теперь это всё равно, как. Пустяки, — с какой-то преувеличенной бодростью откликнулся Валерка. Он уложил поровнее на земле дверцу от самосвала, пристроил к ней железную стойку, а на неё прицепил автомобильный руль.

— Вот и машина, — сказал он. — Это ведь неважно… Пора.

Он и Братик встали на дверцу. Я понял, что сейчас они уйдут совсем. Было нечего сказать на прощание. Вернее, незачем было говорить. Валерка смотрел на меня виновато.

Братик вдруг поднялся на цыпочки и зашептал ему на ухо. Валерка неловко улыбнулся.

— Он опрашивает, можно ли взять с собой котёнка.

— Конечно! — торопливо воскликнул я.

Невидимая стеклянная стенка на несколько секунд растаяла. Братик прыгнул с дверцы, подошёл и торопливо взял в ладошки нашего рыжего найдёныша. Тот даже не перестал урчать.

— Спасибо, — одними губами оказал Братик.

Потом они опять встали рядом, и «машина», приподнявшись над землёй, заскользила к горизонту. И сразу стала таять…

— Может быть, ещё вернутся? — сказал я себе вполголоса.

— Зачем? — скрипуче спросил подошедший старик. Я промолчал.

— Хулиганство одно на уме, — проворчал он.

У меня скребло в горле: не то от слёз, не то от полыни. И болела рука. На тыльной стороне ладони алел глубокий порез. Видно, царапнуло обломком железного змея.

«Приложи подорожник, и всё пройдет…» — вспомнил я. И пошёл искать подорожник. Но его не было. За пустырём началась густая трава. Я брёл по ней, и пушистые метёлки ласково трогали колени. Я слизывал с руки капельки крови. Сон угасал, как гаснет киноэкран, когда на кадрах бывает затемнение…

Я просыпался, будто проваливаясь в светлую щель. В окно било яркое утро. Однако сон ещё держал меня в мягких ладонях. Я машинально поднёс к губам руку, чтобы слизнуть кровь. Но пореза че было, боль быстро проходила.

Во дворе хлопала калитка и деловито орал соседский петух. Я вскочил, оделся и стал жужжать электробритвой.

И тут пришёл Володька, с которым два дня назад мы сильно поссорились. Он был сам тогда виноват, но обиделся и ушёл со слезинками на ресницах. Ушёл, не сказав ничего, не ответив на оклик. Так уходят, чтобы совсем уж не возвращаться. И мне было очень горько, что он не придёт, не будет, сидя в кресле, листать мои книги, не будет «давить клопов» на моей пишущей машинке и рассказывать о своих приключениях. И я хотел даже найти Володьку, чтобы помириться, хотя и не был виноват. Но не помирился. Не потому, что я взрослый, а он маленький. Просто он уехал к своему деду на другой конец города.