Журнал «Если» - «Если», 2011 № 07

Миллионы лет наши гены создавали жизни, которые нам суждено проживать. А теперь мы на скорую руку подправляем и переписываем эти гены по своему усмотрению. Так почему бы тогда не вписывать в них набегающий долг в выражении нашего будущего?

Может, будущее не такое. А может, и такое. Но в любом случае подобное будущее достается Миллисент Ка,

Растет Милли, как и все остальные дети, в музыкальном владении. Она обучается игре на альте, пожалованном леди (всего-то десять секунд долга в день, аккуратно занесенные в информационный транспондер, вживленный в ее правую ладонь), учится читать в благотворительной школе (несколько минут долга за день обучения), играет в баскетбол на площадке (пять секунд долга за игру), загорает на пляже, делая свою прекрасную и без того смуглую кожу еще темнее (тридцать секунд долга за дневное купание), и еще любит своих маму и папу, что, конечно же, пока совершенно бесплатно.

Родители обучают ее премудростям долга. Как в течение жизни следить за счетом, чтобы стать свободной в зрелом возрасте. А потом вдруг пытаются втолковать ей, что ничего бесплатного в жизни не бывает. На подобное противоречие она качает головой.

— Я буду поступать по-другому, — заявляет она. — Я найду свой путь.

Ее мама и папа счастливо кивают, вспоминая, что и они когда-то были такими же молодыми и наивными.

Когда Милли исполняется одиннадцать, в дом по соседству въезжает семья певца-кастрата — его светлость выменял их на долги восьми музыкальных семей, в том числе и литавриста, что жил через улицу. Когда папа Милли обнаруживает, что громогласный барабанщик больше не их сосед, он падает на колени и вопиет:

— Да славится его светлость!

Милли и дела нет до его мелодрамы.

— Кто такой кастрат? — спрашивает она, наблюдая за въездом семьи. Ее любопытство объясняется отсутствием у них инструментов.

Папа заливается краской и бормочет что-то о концерте: ему необходимо подготовиться. А мама смеется и заключает мужа в широкие объятия.

— Кастрат — это мужчина, голос которого похож на сопрано, меццо-сопрано или даже контральто, — объясняет она. — И такой голос получается после отрезания некоей части мужской анатомии, — и она подкрепляет свои слова жестом, изображающим ножницы, из-за чего румянец папы Милли сгущается еще больше.

— Это ужасно, — автоматически произносит Милли, с возросшим интересом наблюдая за новоприбывшими. У них сын ее возраста, который без движения сидит на велорикше. Он очень бледен и выглядит больным.

— Долговые условия у кастратов очень хорошие, — как ни в чем не бывало объясняет папа Милли. — Но если на это соглашаться, то обязательно до наступления половой зрелости. И все-таки подобное решение — слишком тяжкое бремя для ребенка.

Милли высовывается из окна, чтобы получше разглядеть, как отец мальчика осторожно поднимает сына из велотакси. Он тщательно следит, чтобы не стеснить паренька, словно у него болит в том месте, будь которое указано, папа Милли покраснел бы еще гуще.

Мальчика зовут Алесса. Милли не может играть с ним еще месяц, поскольку он до сих пор восстанавливается. Именно это слово родители Милли и употребляют — восстановление. Однако Милли уже околачивается подле его окна и разговаривает с ним, а когда в школе начинаются занятия, но Алесса посещать их все еще не в состоянии, она притаскивает ему хороший ручной считыватель и загружает его задания.

У отца Алессы мелодичный и певучий голос, и Милли вынуждена признать: звучит он приятно. Жутковато, но приятно. Она умирает от желания спросить Алессу об операции, но мама напоминает ей, что совать нос в чужие дела нехорошо.

Однажды Милли возвращается из школы и обнаруживает, что Алесса уже не сидит у окна в своей спальне.

— Ему уже много лучше, — поет его отец, разогреваясь перед транслируемым выступлением в замке его светлости. — Он пошел на игровую площадку.

Милли поднимает голову на пыльный холм в зарослях полыни и смотрит на площадку вдали. Никто из ее друзей туда не ходит. Они достаточно осторожны. Она благодарит отца Алессы и бросается к заброшенному дому, где выкручивает из запыленного цемента ржавый арматурный прут.

Она обнаруживает здесь Алессу сидящим на керамических качелях и окруженным тремя халявщиками. Они со смехом толкают его, словно игрушку, взад и вперед. Милли в страхе медлит. Всем этим халявщикам уже за восемнадцать, и они слишком уж высокие и тяжелые. Зато у каждого только по одной здоровой руке, а правая заканчивается круглой культей, потому что они отказались признать долг, который накопили за свои короткие жизни.