- Я ее не оставлю, - коротко заявила Джустина. - Я не могу ее бросить!
Стоя на коленях над вновь впавшей в беспамятство девочкой, она бормотала ей на ушко утешающие, бессмысленные слова; гладила ее по голове, распрямила сведенные судорогой ручонки.
- Но мы ничем не можем ей помочь, - устало возразил я.
Я чувствовал себя выжатым, как лимон. Покинув госпиталь, несмотря на возражения врачей, я даже не предполагал, что сил у меня окажется так немного. Я чувствовал себя так, словно надо мной поставили эксперимент по выживанию... и остановиться на полпути я уже не мог.
- Милый, - встревожилась Джустина. - Ты выглядишь просто ужасно. Посиди немного, я сбегаю позвоню.
Почему-то я не сомневался, что пытаться звонить - пустая трата времени. Толпы людей наверняка сейчас осаждают телефонные будки... и множество телефонов не отвечают... И никогда уже не будут отвечать.
- Мы не должны расставаться, - выдавил я, когда Джустина помогала мне опуститься на траву. - Что бы ни случилось, мы не должны разлучаться.
Мне было как-то не по себе. Немного подташнивало - изо всех сил я старался удержаться от рвоты. Я даже попытался улыбнуться.
- Может, я тоже заболел...
В этот миг девочка перестала кашлять и открыла глаза. Нас она, похоже, не замечала.
- Извини, мамочка, - еле слышно прошептала она. - Я никогда больше...
Ее взор потух. Лицо сделалось пустым и холодным. Она была мертва.
Джустина заплакала. Она обняла девочку, укачивая ее, словно надеясь, что та вот-вот оживет.
- Опусти ее! - воскликнул я. - Опусти ее!
- Но...
- Черт возьми, мы немедленно сматываемся отсюда! - я чувствовал, как меня охватывает паника. - Мы должны убираться отсюда, даже если для этого мне придется ползти на четвереньках!
Но было поздно.
Джустина странно, с мольбой поглядела на меня... и тут ее вырвало. Она затряслась, зашаталась и уже через несколько секунд, не в силах удержаться на ногах, упала на землю.
Я лежал и беспомощно на нее глядел. Я ощущал каждую ее судорогу как свою собственную. Как и все остальные, она быстро превращалась из человека в измученное болью животное. Мысль эта как ножом резанула меня по сердцу: я молил бога даровать Джустине быструю и легкую смерть.
Я подполз к ней и попытался обнять. Но конвульсии были так сильны, что я не мог ее удержать. Весь парк стал всего лишь фоном этой моей трагедии. Краем глаза я видел, как все новые и новые жертвы, сраженные страшным недугом, падали на траву, как в панике метались остальные... Но все это ничуть меня не волновало.
Все не имело никакого смысла, кроме того, что Джустина умирала. Обычный осенний день, солнце, все так же безмятежно глядевшее с небес, подернутых легкой дымкой облаков. Но мир внизу превратился в сплошной кошмар. Тонкая пелена человеческой цивилизации, человеческой гордости рассеялась, словно дым. И мы, все человечество, предстали такими же жалкими и несчастными, как обитатели муравейника, отравленного садовником, о существовании которого муравьи раньше даже и не подозревали. Но в этот момент я был слишком слаб, чтобы глубоко задумываться над вопросами типа "как?" и "почему?". Все не имело никакого смысла, кроме того, что Джустина умирала.
Я смотрел на нее, и время тоже стало пустым звуком. Секунды тянулись, как минуты. Минуты превратились в дни. Сама вечность оставляла свои следы гримасами боли, искажавшими лицо Джустины...
На несколько минут она пришла в сознание и даже сумела сказать несколько слов.
- Уходи... - прошептала она и тут же снова зашлась в приступе неудержимого кашля. - Ну пожалуйста... пожалуйста, уходи... милый... Не хочу, чтобы ты видел меня такой...
Бессмысленно. Я не мог бы сдвинуться с места, даже если бы и хотел. У меня не оставалось сил. Только ужас и горе.
Она умерла не как девочка. Не тихо и спокойно. Она умерла во время очередного приступа конвульсий. Ее тело внезапно застыло, мышцы расслабились. Она лежала жалкая и неловкая, словно поваленная причудливая авангардистская скульптура.
Я смотрел на ее лицо, вспоминая, как она улыбалась, как ее глаза светились радостью и любовью. То, другое выражение, которое теперь на нем застыло, не могло, не должно было принадлежать человеку.
Я видел слишком много. Даже если бы я и не был очень слаб после перенесенной операции, я, как мне казалось, перенес за это утро больше, нежели может выдержать человек, не сойдя при этом с ума. Все так же ярко светило солнце, но вокруг меня медленно и неотвратимо сжимался черный круг. Он смыкался, а я даже и не думал сопротивляться. Я только молил господа, чтобы эта тьма оказалась беспросветной, чтобы она принесла с собой дар полного забвения.
Читать дальше