Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Зазвучала льющаяся в жестяное ведро жидкость. Потом один поднял ведро и вылил солярку в бочку. Искры и пламя тут же подпрыгнули, на мгновение разогнав над собою темноту. В этой вспышке Добрынин разглядел немного одного из них: был он крепко сбитый, почти квадратный мужик в кожаной куртке с широким небритым лицом и "щеточными" усиками.

- Кто это? - спросил шепотом Павел.

- Говорил тебе, надо авиатоплива выписать! - вклинился тут грубый голос из-за елей. - А теперь что, до утра тут торчать?

- Сволочи! - так же шепотом ответил Волчанов. - Поэт кремлевский Бемьян и его дружок, комендант Смальцев...

- А что они там делают? - поинтересовался Павел. - Греются?

- Хе-э, - громко выдохнул младший лейтенант. - Женщин приговоренных жгут... А может, и не приговоренных, их же никто не проверяет, сук!

- Как это - женщин?! - уже в который раз за этот день опешил Добрынин.

- А так... - выдохнул Тимофей.

- Живых, что ли?

- Нет, сначала расстреливают...

- Ну что? - снова долетел из-за елей грубый мужской голос.

- Что-что, надо еще солярку нести! - ответил второй, сиплый и постарше.

- Ну и иди! - проворчал первый.

Добрынин почувствовал, как в животе что-то неприятно забурлило и на язык вылилась неприятная горечь. Он закрыл рот ладонью правой руки и сделал шаг назад.

- Ты чего? - спросил Тимофей. Павел что-то промычал.

- Пошли, что ли? - спросил шепотом Волчанов.

Контролер кивнул.

У Спасских ворот на выезде стоял военный "газик". Прильнув спиной к закрытой дверце, курил солдат-шофер.

- Ты дежурный? - спросил его строгим голосом Волчанов.

- Так точно! - отрубил солдат, бросив папиросу под ноги.

- Поехали! - скомандовал младший лейтенант. - Садись! - сказал он, повернувшись уже к Добрынину. Сели. Поехали.

- Приедешь сюда завтра в восемь ноль-ноль! Ясно? - приказал Волчанов шоферу.

Тот козырнул и уехал.

В животе у Добрынина восстановился мир, и даже вино из его головы немного выветрилось.

Поднялись они на третий этаж. Добрынин позвонил.

Открыла Мария Игнатьевна.

Разделись, прошли.

Добрынин мысленно хмыкнул, заметив, что его служебная жена поздоровалась с Тимофеем, как со старым знакомым.

- Он уже спит! - предупредила она перед дверьми в спальню. - Потише!

Зашли. Мария Игнатьевна включила торшер, струивший мягкий свет. И все втроем склонились над деревянной коляской, где мирно спал маленький мальчонка, совсем еще младенец.

- Сколько ему? - шепотом спросил Волчанов, глаза его горели необыкновенной добротой.

- Пять с половиной месяцев, - ответила хозяйка.

- Смотри, а волосики уже вьются! - восторженно шептал младший лейтенант.

Добрынин тоже посмотрел на волосики, привлеченный восторгом Тимофея. Действительно, хоть и были эти волосики жидковатыми и редкими, но уже курчавились, вились, словно не мальчик это был, а девчонка.

- А глаза какого цвета? - спросил Волчанов.

- Зеленоватые, - прошептала счастливая мама.

- Завидую я вам! - снова с восторгом шепнул Тимофей, посмотрев сначала на Марию Игнатьевну, а потом на Добрынина. - Ну вы, главное, не останавливайтесь на этом. А иначе ж кому жить при построенном социализме?

Мария Игнатьевна смущенно кивнула. Павел промолчал.

- Вы кушать хотите? - спросила мужчин хозяйка.

- Нет, вы мне лучше постелите уже, - попросил Волчанов. - Я давно не ночевал в семейном уюте. Тут у вас такое все домашнее.

Постелили Тимофею на софе в гостиной. Разделся он по-армейски быстро и сразу лег.

Часов в шесть утра Добрынина разбудил настойчивый звонок в дверь.

В одних черных трусах Павел прошел через гостиную, заметив, что Волчанов спит крепким сном, накрывшись одеялом с головою. Открыл дверь.

В проеме стояли двое - красноармеец, бывший когда-то милиционером, и Ваплахов, имевший замученный опухший вид и густую седину в волосах.

- Ну шо, -не поздоровавшись, заговорил красноармеец. - Вышло! Давай продухты и забирай его! Хорошо, шо живой!

С трудом соображая, Добрынин поплелся на кухню и, не доходя, открыл дверь в кладовку, где лежали какие-то съестные припасы. К счастью, в кладовке на широких деревянных полках стояли ряды тушенки и прочих консервов. Тут же висели сумки и котомки для хозяйственных нужд. Выбрав одну поменьше размером, Павел стал ссыпать в нее тушенку, варенье, консервированный жир. Когда рука ощутила тяжесть, Добрынин решил, что хватит. И вынес котомку красноармейцу. Тот тоже оценил тяжесть продуктов. Вытащил на всякий случай одну банку - свиную тушенку, облизнулся и, сказав: "Ну щасливо!" потопал вниз по лестнице.