Аркадий Львов: Дружеский шарж

- Да зачем вы так, Василий Игоревич! - вмешался Фокич. - Я тут в трансформаторной нашей будто заново родился.

- Вот и хорошо! - Высокий, подтянутый, в строгом темносинем костюме, правда, с репейниками на штанинах, Омельчук явно выигрывал перед коренастым, начинающим лысеть, одетым в замурзанную спецовку мастером. - Заново родились, говорите? Тогда примите мои поздравления!.. И чтобы ноги вашей тут больше не было! Слышите! - Омельчук подошел к кофеварке, исходящей клекотом, и выдернул вилку из штепселя. - Еще раз повторяю: ваша частная лавочка, кроме бессмысленных трат, ничего не дает. Более того - отвлекает работников! Приказываю поэтому все прикрыть! Есть научно-техническое общество, там и отводите душу!.. Начальник охраны!

- Слушаюсь! - проговорил старый служака.

- Потрудитесь проследить, чтобы завтра же сарай этот был опечатан и энергия отключена! Все!

Чадов понял, что доказывать и спорить бесполезно. В чем-то они, вероятно, допустили ошибку, наверно, следовало информировать директора о своих замыслах, может быть, заручиться поддержкой экспериментаторов из Научного Центра... Впрочем, теперь в этом не было смысла: Омельчук от принятых решений не отступал.

В груди у Чадова похолодело.

- Я ухожу с завода, - сказал он тихо. Омельчук вздрогнул, повел бровью, ничего не ответил и вышел. Следом поспешил начальник охраны...

Добровольные помощники Николая Константиновича просидели с ним еще несколько часов, - на ночь глядя не хотелось расставаться.

- Не суждено, Слава, - грустно заметил Чадов. - Не суждено... Мальчик с пальчик останется в сказке.

- Омельчуку бы наши датчики, тут бы мы посмотрели! - негодовал Юколов.

Фокич слышал это и, прихлебывая из кружки кофе, задумчиво глядел на Славку...

Они разошлись под утро, когда заря, летняя и тихая, охватила небо.

Кирпичный домишко, бывшую трансформаторную, опечатали в тот же день. Вскоре, сдав дела новому начальнику участка, Николай Константинович уехал из города.

...И вот теперь, по прошествии семи лет, Омельчук вспомнил о Чадове. Может, потому и вспомнил, что стал Чадов известным изобретателем? За письмом, оставшимся без ответа, пришла телеграмма. Василий Игоревич снова просил Чадова приехать. Николай Константинович не ответил и па телеграмму. Вскоре позвонил заместитель министра, поспрашивал Чадова о делах и предложил командировку на завод к Омельчуку - глянуть свежим глазом на обновленное предприятие, а в общем - подсказать, если возникнет идея, как повысить скорость и надежность главного конвейера. Николай Константинович понял, конечно, откуда дует ветер. Что-то видно там не ладилось у Омельчука. Ничего не поделаешь - нужно ехать. Ну, чего бы ему самому не написать о своих заботах честно и откровенно. А то - "соскучился". Подумаешь, дядя родной...

Семь лет - достаточный срок, чтобы стерлись обиды, по крайней мере - их острота.

Омельчук встретил Чадова на аэродроме. Встретил с шиком, подкатил на машине к трапу, только что не разостлал ковровую дорожку. Зато и обнял, и расцеловал. Ни упрека, ни намека на оставшиеся без ответа послания. Таким тактичным, таким радушным Николай Константинович не помнил Омельчука и в лучшие годы. За всю дорогу от аэродрома Василий Игоревич умудрился ничего конкретного не сообщить и в то же время рта не закрывал. Есть такие люди: никогда прямо не скажут, что необходима им ваша помощь, будут вертеть восьмерки вокруг да около, благожелательностью одаривать, и вроде сам догадаться должен, что от тебя требуется. А получат свое - и будто не просили, любезность за любезность - и квиты.

Омельчук довез Чадова до гостиницы, устроил в "люксе" и через два часа, как договорились, прислал машину, чтобы доставить Николая Константиновича на завод...

- За встречу, Коля! - густой баритон Омельчука стелился бархатом.

Он достал из своего директорского стола - полированного монолита - два изящных хрустальных бокальчика, налил в них из бутылки, усыпанной росписью и звездами, коричневатой, с искорками, жидкости и пододвинул Чадову блюдце с тонкими, как часовые колеса, кружочками лимона.

Директорский кабинет был невелик, скромен по обстановке, без традиционного стола-перпендикуляра. Стены спокойного салатного цвета, невысокие панели, хранящие под светлым лаком слоистую фактуру дорогой древесины.

Что-то знакомое привлекло вдруг внимание Николая Константиновича: там, где стены и потолок соединял незатейливый витой валик, симметрично, справа и слева от стола Омельчука виднелись крохотные треугольные шляпки. Как будто подстраховали валик, чтоб не упал, и вбили туда-сюда по гвоздю.