Орсон Кард - Театр Теней

Ну, уж если разъярять народ, так почему останавливаться на этом?

– Все знают, что Синьцзян и Тибет – не части ханьского Китая. Они для нас не важнее, чем Индия, – завоеванные территории, так и не ставшие до конца китайскими. Когда-то, давным-давно, мы владели Вьетнамом, и его тоже утратили, и ничего не случилось. Но если вы выведете войска из Индии, вы рискуете миллионными потерями наших людей в битве с мусульманскими фанатиками. И иностранные войска окажутся в ханьском Китае раньше, чем мы успеем сообразить, – а защищаться от них будет нечем.

Молчание воцарилось гробовое. Они ненавидели его, потому что он смел говорить им о поражении – и неуважительно сказать, что они не правы.

– Надеюсь, никто из вас этой встречи не забудет, – сказал он.

– В этом вы можете быть уверены, – ответил старший помощник.

– Если я ошибаюсь, я готов нести ответственность за последствия своей ошибки и признать, что ваши мысли вовсе не глупы. Что хорошо для Китая, хорошо и для меня, пусть я даже понесу наказание за свои ошибки. Но если я прав, тогда мы увидим, что вы за люди. Если вы настоящие китайцы, которые любят родину больше карьеры, вы вспомните, что я был прав, позовете меня и станете слушать, как должны были бы слушать сегодня. Но если вы коварные и себялюбивые свиньи, какими я вас считаю, вы постараетесь меня убить, чтобы никто никогда не узнал, что вы слышали предостережение – и не стали слушать, когда еще было время спасти Китай от такого страшного врага, какого не было во времена Чингисхана.

Какая славная речь! И как приятно было сказать ее в глаза тем, кому сильнее всего надо было бы ее услышать, а не проигрывать снова и снова в уме, злясь бессильной злобой, потому что ни одного ее слова нельзя произнести вслух.

Конечно, сегодня ночью его арестуют и, вполне возможно, расстреляют до рассвета. Хотя более вероятно, что его арестуют и отдадут под суд за попытку передать информацию противнику, обвинят в поражении, которое только он пытался предотвратить. Китайца, получившего хоть небольшую власть, такая ирония очень манит. Особое удовольствие есть в казни достойного человека за преступление, совершенное самим носителем власти.

Но Хань Цзы не станет прятаться. Еще сейчас он может покинуть страну и скрыться. Но не станет.

А почему?

Потому что не может покинуть свою родину в час беды. Пусть за это он заплатит жизнью – много солдат его возраста погибнут в ближайшие дни и недели. Почему ему не быть среди них? И всегда есть шанс, как бы он ни был мал и далек, что найдутся среди бывших на совещании достойные люди в достаточном числе, чтобы Хань Цзы остался жить до тех пор, пока не выяснится, что он прав. Может быть, тогда, вопреки всем ожиданиям, его призовут обратно и спросят, как спастись от катастрофы, которую они навлекли на Китай.

А пока что Хань Цзы проголодался, а поблизости был ресторанчик, где управляющий и его жена принимали Хань Цзы как родного. Им все равно было, что у него высокий чин и что он был герой из джиша Эндера. Они любили его ради него самого. Им нравилось, как он жадно поглощает еду, будто блюда самой лучшей кухни мира, – для него это так и было. И если у него остаются считанные часы свободы и даже жизни, почему не провести их с приятными ему людьми за едой, которая ему нравится?

Когда на Дамаск опустился вечер, Боб и Петра свободно шли по улицам, заглядывая в витрины магазинов. В Дамаске было много традиционных рынков, где продавалась самая свежая еда и работы местных умельцев. Но супермаркеты, бутики и сетевые магазины уже тоже добрались до Дамаска, как почти до любого места на Земле. Только выбор товаров отражал местный вкус. Хотя не было дефицита в предметах европейского или американского дизайна, но Бобу и Петре нравилась странность тех товаров, что никогда не нашли бы покупателя на Западе, но здесь пользовались спросом.

Они обменивались предположениями о назначении разных предметов.

Потом поели в ресторане под открытым небом, где музыка играла настолько тихо, что можно было разговаривать. Заказали они столь причудливую смесь местной и международной кухни, что даже официант покачал головой, но они были настроены доставить себе удовольствие.

– Завтра я все это выблюю, – сказала Петра.

– Может быть. Но тогда это будет лучше сделанная смесь…

– Прекрати! Я пытаюсь поесть.

– Но ты же сама начала.

– Я знаю, что так нечестно, но когда об этом говорю я, меня не тошнит. Это как щекотка – самого себя не пощекочешь, и от себя человека не тошнит.