Владислав Михайлов - Потаенные ландшафты разума

По­сей­дон по­ве­ле­вал, и я по­ве­ле­вал. Он мчал­ся в не­ве­до­мые да­ли и од­но­вре­мен­но сто­ял на мес­те. Как и я. По его ли­цу мож­но бы­ло про­честь, что он мудр, мус­ку­ли­стый торс го­во­рил о его ог­ром­ной си­ле, а тре­зу­бец - о вла­сти, но в го­ло­ве его не бы­ло ни од­ной мыс­ли, ка­мен­ные мыш­цы не мог­ли бы сдви­нуть его хо­тя бы на дюйм, а тре­зу­бец - пус­тая иг­руш­ка.

Итак, я в пет­ле. Я ми­но­вал свой Ру­би­кон, за ко­то­рым кон­ча­ет­ся иг­ра и на­чи­на­ет­ся иная жизнь, по сво­им за­ко­нам с но­вы­ми це­ля­ми и смыс­лом. "Мир, соз­да­вае­мый твор­цом, пет­лей смы­ка­ет­ся во­круг не­го, и то­гда уз­на­ет тво­рец, ЧТО он соз­дал", - так ска­за­но у Экс-Со-Ка­та.

"Что­бы оце­нить му­зы­ку, на­до ее по­слу­шать, что­бы оце­нить мир - нуж­но в нем по­жить", - ска­за­но у не­го же, но толь­ко сей­час до ме­ня до­шел ис­тин­ный смысл это­го ба­наль­но­го, на пер­вый взгляд, вы­ска­зы­ва­ния. Од­но де­ло, ко­гда ты при­хо­дишь на трас­су, как в лу­на-парк, дру­гое - ко­гда ты ос­та­ешь­ся в ней жить...

Где-то в от­да­ле­нии уда­ри­ли ча­сы и на­пом­ни­ли мне о близ­кой тра­пе­зе. Бы­ло пол­две­на­дца­то­го.

Я за­то­ро­пил­ся к двор­цу. Стре­ми­тель­но ми­но­вал мост По­це­лу­ев, про­шел вдоль се­вер­но­го кры­ла двор­ца, взле­тел по бо­ко­вой ле­ст­ни­це на вто­рой этаж, и ан­фи­ла­да ком­нат сли­лась для ме­ня в рит­мич­ное мель­ка­ние двер­ных про­емов. За­ду­мав­шись, я пре­боль­но за­дел лок­тем о брон­зо­вую ру­ко­ять и, по­ти­рая ушиб­лен­ное ме­сто, вдруг ус­лы­шал зву­ки, на ко­то­рые еще се­кун­ду на­зад не об­ра­щал вни­ма­ния.

То­ро­п­ли­во по­дой­дя к бли­жай­ше­му ок­ну, я вы­гля­нул во двор и изум­лен­но за­мер.

Пе­ре­до мной, вни­зу, вдоль двор­ца дви­га­лась не­обыч­ная про­цес­сия, по­ка­зав­шая­ся лю­бо­му на мо­ем мес­те про­сто ше­ст­ви­ем кар­на­валь­ных ма­сок, но я сра­зу по­нял, что это бы­ли ОHИ. Сти­хии, Бо­ги, По­ве­ли­те­ли на­ших душ, пре­вос­ход­но зна­ко­мые ка­ж­до­му трас­се­ру по "Гло­ба­ли­сти­ку".

Впе­ре­ди ре­ши­тель­но ше­ст­во­вал ги­гант в алом свер­каю­щем пла­ще, за ним не ме­нее мо­гу­чий ги­гант в мун­ди­ре, при шпа­ге и с над­мен­но хо­лод­ным ли­цом, бе­се­до­вав­ший со сво­ей спут­ни­цей - вуль­гар­но оде­той осо­бой, по­хо­жей от­час­ти на пуб­лич­ную дев­ку, от­час­ти на ед­ва про­снув­шую­ся бо­ги­ню, бес­пре­стан­но по­тя­ги­ваю­щую­ся, как кош­ка, по­иг­ры­ваю­щую гла­за­ми, вее­ром, из­ги­баю­щую­ся об­шир­ным бюс­том, на­гло смею­щую­ся, с рас­пу­щен­ны­ми ко­лы­шу­щи­ми­ся вол­ни­сты­ми свет­лы­ми во­ло­са­ми. За ни­ми шла строй­ная гор­дая жен­щи­на в скром­ном длин­ном бе­лом пла­тье, пе­ре­вя­зан­ном ал­маз­ным поя­сом, и ве­ла, уч­ти­во и лас­ко­во, взъе­ро­шен­ную ста­ру­ху с го­ря­щи­ми гла­за­ми в на­ря­де из со­тен лос­ку­тов, бо­сую, гор­ба­тую, с уг­ло­ва­ты­ми рез­ки­ми дви­же­ния­ми и хри­п­лым низ­ким го­ло­сом. Ко­гда ее слу­чай­ный не­до­б­рый взгляд упал на ме­ня, я ин­стинк­тив­но от­пря­нул от ок­на и еще дол­го не мог прий­ти в се­бя.

Во­ля, Прин­ци­пи­аль­ность и Бес­прин­цип­ность, Лю­бовь и Ненависть - вот кто бы­ли эти фи­гу­ры. За ни­ми шли ос­таль­ные: Со­весть и Эго­изм, Доб­ро­ду­шие и Зло­ба, Ра­зум под ру­ку с Глу­по­стью, жиз­не­лю­би­вая Си­ла, та­щив­шая за со­бой апа­тич­ную Сла­бость, це­п­ляю­щую­ся за нее изо­гну­той клю­кой. По­след­ним ше­ст­во­вал Страх, зло­ве­ще-мрач­ный, гля­дя­щий ди­ки­ми вра­щаю­щи­ми­ся гла­за­ми из-под срос­ших­ся на­вис­ших бро­вей.

В за­ле, за но­вым сто­лом, ус­та­нов­лен­ным по слу­чаю зав­тра­ка втро­ем, чин­но вос­се­да­ли Ага­та и док. При мо­ем по­яв­ле­нии их бе­се­да пре­рва­лась, и слу­ги по­да­ли пер­вое блю­до.

Я еще не до­шел до та­кой ста­дии ин­тел­лек­ту­аль­но­го рав­но­ду­шия, при ко­то­рой в уго­ду про­жор­ли­вой мыс­ли при­но­сят­ся в жерт­ву все ма­лень­кие ра­до­сти жиз­ни, и по­то­му, сколь не бы­ли слож­ны и важ­ны для ме­ня но­вые про­бле­мы, я от­ло­жил их на вре­мя в сто­ро­ну, при­дви­нув сто­ло­вые при­бо­ры.

Зав­трак про­хо­дил все в той же ро­зо­вой гос­ти­ной, рас­пи­сан­ной с тща­тель­но­стью чрез­вы­чай­ной, что не­со­мнен­но ука­зы­ва­ло на древ­ность ра­бо­ты. Ро­зо­во­ще­кие амур­чи­ки, пыш­но­те­лые вак­хан­ки и са­ти­ры, вы­пи­сан­ные с лу­боч­ной пря­мо­ли­ней­но­стью, пре­да­ва­лись буй­но­му ве­се­лью, об­жор­ст­ву и люб­ви в ее са­мом об­ще­дос­туп­ном по­ни­ма­нии. Сто­ло­вая по­су­да, сде­лан­ная в Мей­се­не, со свои­ми пас­то­ра­ля­ми бы­ла скром­нее и на­во­ди­ла ско­рее на ме­лан­хо­лич­ную за­дум­чи­вость, ко­то­рая боль­ше спо­соб­ст­ву­ет пе­ре­же­вы­ва­нию пи­щи, чем ор­га­сти­че­ские пир­ше­ст­ва псев­до­ан­тич­ных пер­со­на­жей. Ве­не­ци­ан­ские раз­но­цвет­ные бо­ка­лы, се­реб­ря­ные сто­ло­вые при­бо­ры, под стать всей этой рос­ко­ши, и изы­скан­ные блю­да - и все это, соз­дан­ное мно­ги­ми по­ко­ле­ния­ми гур­ма­нов, уза­ко­нен­ное пра­ви­ла­ми эти­ке­та и став­шее не­вы­чле­няе­мой ча­стью из по­то­ка ра­до­ст­но­го су­ще­ст­во­ва­ния, ста­ло се­го­дня об­ре­ме­ни­тель­ным и не­из­беж­ным. Моя бла­го­вер­ная бы­ла на этот раз в стро­гом, ес­ли его мож­но так на­звать, пла­тье, где обо­ро­чек, кру­жев и вы­шив­ки бы­ло раза в три мень­ше, чем обыч­но, и это, по-ви­ди­мо­му, в той же про­пор­ции от­но­си­лось и к ее на­строе­нию. Она, во­пре­ки сво­ему обык­но­ве­нию, бы­ла ти­ха, как ноч­ное озе­ро, чем-то оза­бо­че­на, го­во­ри­ла не­в­по­пад, и улыб­ка ее боль­ше не на­по­ми­на­ла вы­зов, как обыч­но, со­бе­сед­ни­ку, ус­лов­но­стям, соб­ст­вен­но­му на­строе­нию. Док же был взвин­че­но ве­сел, без умол­ку рас­ска­зы­вал о раз­ных ме­ди­цин­ских ка­зу­сах, смеш­ных и по­шлых, ужас­ных и от­вра­ти­тель­ных, но де­лал это с не­при­ну­ж­ден­ной вир­ту­оз­но­стью опыт­но­го рас­сказ­чи­ка, у ко­то­ро­го ори­ги­наль­ная фор­ма из­ло­же­ния на­столь­ко пе­ре­ве­ши­ва­ет и за­тме­ва­ет со­бой лю­бое со­дер­жа­ние, что и слу­ша­тель на­чи­на­ет так же не­серь­ез­но от­но­сить­ся к са­мой серь­ез­ной ис­то­рии, тем бо­лее, что ка­лей­до­скоп его крас­но­ре­чия не да­ет со­сре­до­то­чит­ся на чем-ли­бо од­ном.