Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

Особый интерес к носухе проявлял Август Кавецкий, человек, немало повидавший на своем веку, большой знаток паранских джунглей и всяческих их обитателей. Он-то и встретил меня однажды радостным известием:

— Я приобрел для вас вторую носуху, самку! Славная получится пара!

И правда, пара из них получилась славная. Самец наш относился к новой подружке трогательно и выказывал всяческие знаки своей симпатии. Он похорошел, можно даже сказать, покрасивел, весело посвистывал, стал настоящим сорванцом. Когда я в следующий раз появился в Куритибе, Кавецкий с триумфом мне сообщил:

— У нашей пары, как видно, будет прекрасное потомство!

Действительно, это была интересная новость. Мы лишь опасались, как бы детеныши не появились слишком рано, еще по пути в Польшу: тогда неудобства путешествия грозили бы им верной гибелью. Провожаемые добрыми напутствиями наших паранских друзей, мы вскоре отплыли из Бразилии на родину.

В пути самец стал вести себя крайне нахально. Свое физическое превосходство — а он был несколько крупнее — использовал он самым недостойным образом, не подпуская свою подружку к миске с едой. Тогда она грустно опускала голову, и в этом смирении было столько печали и покорности, что нам казалось: вот-вот из ее благородных глаз закапают слезы. Бедняга терпеливо дожидалась, пока супруг насытится и наступит ее черед. Когда это заметила хозяйка гостиницы в Сантусе, где мы остановились на несколько дней, она страшно рассердилась и заявила, что все это похоже на многих мужчин.

На пароходе «Кергелен» линии «Шаргёр Реюнн» я отвоевал для наших зверей удобное место на корме, где обычно собиралась команда в свободные от работы минуты. Здесь носухи могли побегать, привязанные на длинных цепочках.

За эти дни они стали совсем ручными и вместе с нами валялись, греясь на солнце, или весело резвились. Тут я заметил одну любопытную вещь: казалось, в глазах их постоянно таилась усмешка не то плутоватая, не то лукавая, а порой словно бы ехидная.

Члены корабельной команды часто приносили носухам лакомства, и животные дарили их искренней дружбой, невзирая на то, был ли это друг белый, черный или желтый. С меньшей симпатией относились они к женщинам, которые приходили порой на корму посмотреть на наш зверинец. А при виде собак носухи впадали в неистовое бешенство.

Когда мы пересекали экватор, ко мне прибежал Вишневский. До крайности возбужденный, он сообщил, что сделал прелюбопытное открытие: потомства не будет. Мы пали жертвой позорной ошибки: носухи никакая не пара, а оба самцы…

Я бросился на корму, схватил одну носуху и убедился — самец, схватил вторую — то же самое. Изумление наше трудно описать. Спустя минуту мы разразились таким хохотом, что пассажиры с других палуб стали поглядывать на нас с тревогой.

Вот так околпачили нас наши милые зверюшки. Я смеялся и над докой Кавецким, и над нашей преждевременной радостью по поводу несостоявшегося потомства, и над нашими напрасными опасениями, а более всего повергали меня в смех эти лукавые плуты, в глазах которых таилась ехидная усмешка и которые не умели смотреть прямо.

И уж не знаю отчего, то ли напуганные нашим смехом, то ли пристыженные разоблачением их обмана, но носухи понурили головы с явно сконфуженным видом, словно и вправду чувствовали себя виноватыми.

По мере удаления от берегов Южной Америки стало, к сожалению., ухудшаться их здоровье. Глаза их потускнели, движения стали медленными, у них пропал аппетит и настроение. Не приходился им по вкусу даже французский хлеб, не съедали они теперь и обычной дневной порции сырого мяса. Они стали безразличными ко всему окружающему. По опыту я знал — это приближение смерти. Им мстили неродное небо и чужая пища.

Среди зверей, которых мы везли, была и небольшая саламандра. Я любил ее за то, что она умела с безграничным доверием прильнуть к человеческой руке, не выказывая никакого страха. Неожиданно в один из дней, как раз когда заболели носухи, она, к нашему огорчению, погибла, и мне ничего не оставалось делать, как бросить ее носухам. И вдруг звери, словно пробудившись от летаргического сна, вскочили как сумасшедшие, глаза их хищно сверкнули. В мгновение ока они разорвали саламандру и проглотили ее с блаженным чавканьем. С этого момента они оживились, снова стали нормально принимать корм. Мне стало ясно, что несчастная саламандра, найдя свою смерть, вернула к жизни носух, поскольку в переломный момент дала им то, в чем они больше всего нуждались, — воспоминание о родных лесах.