Филип Фармер - Гоблин осатаневший

Барбара Вильерс раздевалась молча, с невозмутимым лицом, словно в театральной гримерной. Пончо и Берни, переглянувшись за ее спиной, проглотили готовую сорваться с языка похабщину.

Пленников препроводили в следующий зал, покрупнее, с каменной лестницей в стене, ведущей ко входам на трех разных уровнях. Помещение, уготованное для них на среднем, за долгой чередой поворотов и множества запертых дверей, оказалось большой камерой, разделенной пополам толстой стальной решеткой и с такой же дверью на входе.

Охранник отворил наружную решетку, вставив в стенную скважину какой-то шишковатый стерженек и надавив на его макушку. Таким же образом открылась и следующая — здесь обрели безрадостный приют Калибан, Пончо и Берни. Но Коббса с Барбарой почему-то провели дальше за поворот. Вскоре слева донесся приглушенный лязг, и конвоиры прошли обратно. Похоже, английскую парочку заперли где-то по соседству.

— Какого дьявола нас разделили? — буркнул Пончо.

Калибан не ответил.

Потянулось время. Тягостные часы ожидания складывались в дни, казавшиеся неделями. Единственным весьма ненадежным способом отсчитывать время оставались редкие и скудные трапезы. Узников постоянно терзал голод; когда он разыгрывался особенно, начинало мерещиться, что о них совсем позабыли. Они пытались глушить муки голода физическими упражнениями, много спали, беседовали, причем для практики, а также для конспирации в основном на языке "лазурного" племени.

Единственным, кто изредка навещал их, был один и тот же молчаливый охранник, разносивший тюремную пайку.

Наконец, спустя не то три, не то шесть дней после пленения, в наружную клетку вошли сразу двое, оба пятясь задом и оба с приборчиками в руках. Короткая антенна на каждом приборе глядела куда-то в коридор. Следом в дверь камеры не без труда протиснулся огромный зверь, ковыляющий на четырех лапах, за ним показались еще два охранника.

Голова зверя — а это был необыкновенно крупный экземпляр гризли, североамериканский ursus horribilis [7] Медведь ужасающий (лат.) — безвольно моталась, глаза налились кровью, из приоткрытой пасти до полу свешивалась густая слюна.

Один из конвоиров, буквально упираясь кончиком антенны в голову медведя, препроводил того до угла и щелкнул тумблером. Гризли тотчас же растянулся плашмя, зажмурил глазки и сонно зачмокал.

Огромная мохнатая голова, увенчанная знакомой полусферой, покоилась всего в полуметре от пленников.

Конвоиры спешно покинули камеру. Лязг запоров заставил гризли дернуть ухом, но не разбудил.

Один из охранников, направив антенну через решетку, щелкнул тумблером — огромный зверь внезапно встал на дыбы и, жутко взревев, атаковал решетку, пытаясь добраться до узников за нею. Человек нажал другую кнопку — гризли тут же опустился на все четыре и с любопытством стал принюхиваться, беззлобно поглядывая сквозь толстые прутья.

— Как думаете, Док, его привели, чтобы натравить на нас? — спросил Берни встревоженно.

— Мистер Коббс! — громко выкрикнул Калибан. — Мисс Вильерс! Вы нас слышите?

— Слышим! — отозвался откуда-то слева далекий, но вполне отчетливый мужской голос. — Мы вас слышим!

— Проверка слышимости! — добавил Калибан. — Может, видели что-нибудь интересное?

— Мимо нас прошли несколько охранников! Ивольди среди них не было! — И мгновение спустя: — Поправка! Вижу самого Ивольди!

Калибан воззрился сквозь две решетки, но гном что-то долго не показывался. Лишь минут десять спустя его примечательная низкорослая и колченогая фигура с длинной седой бородой появилась откуда-то справа. Должно быть, обходя свое тюремное хозяйство, Ивольди избрал иной, не самый короткий путь.

При виде гнома медведь вновь озлобился и бросился грудью на входную решетку. Две антенны тут же его успокоили и заставили убраться в угол. Дверь открылась, и в камеру вошел Ивольди в сопровождении четырех охранников. Пока двое с антеннами бдили над зверем, гном корявой морской походочкой приблизился ко второй решетке.

Минуты две Ивольди молча таращился на пленников красными, как у гризли с ним по соседству, глазенками. Затем его тонкие губы растянулись в зловещей ухмылке.

— Отсюда тебе уже вовек не выбраться, Калибан! — прогнусавил скрипучий голосок.

— Уж не потому ли, что так втемяшилось тебе в твой трухлявый черепок, окаменелость ты доисторическая! — бесстрастно ответил Док.

Ивольди противно заквакал.

— Неужто ты, дитятко несмышленое, еще питаешь наивную надежду разозлить меня охульными речами? Окаменелость, говоришь? Не спорю, пусть так — да, именно так, ибо переживу вас всех, как окаменелость переживает любую смертную плоть. А тебя, бедняжечка Калибан, ожидает смерть. Причем скорая, она уже на пороге!