Говард Лавкрафт: Гипноз

Я заметил, что мой друг особенно боялся находиться вне дома в час, когда зажигались звезды. Часто я заставал его, встревоженно смотрящим на небо, как бы выискивающим там след некоего дьявола. Его взгляд не был устремлен только в одну точку небесного свода, направление взгляда менялось в зависимости от времени года. Весной он смотрел на северо-запад, летом прямо вверх, над нашими головами, осенью - на северо-восток и зимой - на запад, но лишь ранним утром.

Душные летние вечера нагоняли на него необъяснимый страх.

Прошло два года, и я начал понимать, что его опасения должны быть связаны с чем-то конкретным. Я сделал вывод, что все дело в каком-то пятне на небесном своде, которое в зависимости от времени года меняет свое расположение. Уголком неба, на который постоянно смотрел мой друг, было созвездие Короны Северного Сияния.

Мы сняли студию в Лондоне.

Мы не разлучались ни на мгновение, но больше не вспоминали о том времени, когда оба стремились познать таинство потустороннего мира. Мы постарели. Наркотики, постоянное нервное напряжение и прошлая разгульная жизнь сильно измотали нас.

Друг почти полностью облысел. Его борода и те немногие волосы, что еще остались, стали белыми, словно снег. Мы одержали удивительную победу над сном и спали не больше одного-двух часов в сутки.

Затем, с дождями и туманами, пришел январь. У нас не было больше денег на покупку наркотиков. Я уже давно продал все статуи и миниатюры; у меня не осталось больше сил работать с мрамором и слоновой костью. Способность и умение придавать материалу необходимую форму почти полностью покинули меня.

Мы жестоко страдали. Однажды ночью мой друг впал в тревожный сон. Он с трудом дышал, хрипел, и долгое время мне не удавалось его разбудить. Эта картина врезалась в мой мозг во всех деталях: темная мансарда, по крыше стучит дождь; громкое тиканье настенных часов и тихое наручных; приглушенный дождем и туманом городской шум, и самое страшное - тяжелое, глубокое, зловещее дыхание, как бы отмеривающее порции сверхъестественного страха.

По мере того как я сидел возле друга, у меня поднялось давление, и толпа демонов, рожденная моим больным воображением, закружилась вокруг меня. Я услышал бой часов - это были не наши часы, а какие-то другие, лишенные необходимого механизма, - и он придал новый импульс моим болезненным снам. Часы - время - пространство - бесконечность. Потом мысли сосредоточились на жилище. Над крышей, туманом, дождем, самой атмосферой на северо-западе поднималась Корона Северного Сияния. Созвездие, которого, казалось, опасался мой друг, полукруг его, еще невидимые глазом звезды заполнили своим краснеющим светом безбрежные лазуревые бездны.

Вдруг мои чуткие уши уловили какой-то новый шум, тихое, но настойчивое гудение, идущее издалека. Монотонный, издевательский крик слышался с северо-запада.

Но не этот далекий стон парализовал мою волю и вверг мою душу в ужас. Не он заставил сотрясаться от страха мое тело и издавать звуки, от которых кровь стыла в жилах у соседей. Не то, что я услышал, подействовало так, а скорее то, что я увидел. Моя запертая, мрачная комната с задернутыми шторами на окнах вдруг осветилась жутким красно-золотым светом, идущим с северо-западной части неба. Пагубный луч света, пройдя через окно, уперся прямо в голову спящего. Картина - воспоминание о его лице - предстала моему взору еще раз такой, какой была во время наших путешествий по безбрежному океану времени и пространства, когда мой друг преодолевал все препятствия, чтобы проникнуть в глубокие, запрещенные закоулки кошмара.

Я смотрел на него и видел трясущуюся голову, черные глаза, наполненные ужасом, тонкие губы приоткрытого рта в таком жутком крике, что страшно вспоминать о нем. Вид этого мертвенного, сверхъестественного, светящегося лица был кошмаром, который вряд ли явится мне еще когда-нибудь.

Шум возрастал, приближаясь к нашему жилищу. Я не произнес ни слова, стараясь понять его источник, который порождал также и губительный свет, падающий сейчас на моего друга. Увиденное вызвало у меня приступ эпилепсии, что привело в сильное смятение моих соседей и полицию. Никогда, во веки вечные не смогу я поведать об увиденном, а даже если и попытаюсь, приложив все силы для этого, то не уверен, оставила ли мне память способность воспроизвести в сознании страшную картину. Эта неподвижная голова, даже если и знает больше меня, уже ничего не сможет рассказать; отныне мой взгляд постоянно будет прикован к ненасытному ироническому Гипнозу, властителю сна, чтобы защищать себя о г безумной силы знания и философии.