Говард Лавкрафт: Гипноз

Во время этих неосязаемых мрачных полетов мы были то вместе, то порознь. Когда отправлялись одновременно, мой друг всегда опережал меня. Я опасался за него, несмотря на аморфность субстанции, в которой мы находились. Одна и та же картина непрерывно стояла у меня перед глазами: плывущее в золотистом свете его лицо с по-юношески полными щеками, блестящим взглядом, высоким лбом, темными волосами и едва пробивающейся бородкой.

Мы не вели записей во время наших полетов; так как само время стало для нас просто иллюзией. Я знал лишь, что с нами могло происходить только хорошее, и, восхищенные, мы обнаружили, что годы не оставляют больше следов на наших лицах.

Речи наши стали непочтительными и чертовски честолюбивыми. Ни господь, ни сам сатана не стремились одержать тех побед, о которых мы мечтали. Меня охватывает дрожь, когда я рассказываю об этом, не надеясь быть правильно понятым. И все же, по правде говоря, однажды мой друг доверил бумаге мысли, которые не мог произнести вслух. Это заставило меня тут же сжечь богохульный листок, и теперь я со страхом смотрю через широко раскрытое окно на звездное небо. Я предполагаю - это лишь мое предположение, - что он задумал подчинить своему влиянию течение всей Вселенной и даже более того: он хотел, чтобы Земля и звезды менялись местами по его прикачу и чтобы ему одному принадлежало право решать судьбу всякого живого существа. Я утверждаю - и могу в этом поклясться, - что не разделял его устремлений. И хотя мой друг мог сказать или написать противное, ото можно считать ложью, ведь я не из тех людей, что ставят на карту все то, что обеспечивает полный успех задуманному.

Пришла ночь, и налетевшие из далекого пространства ветры закружили нас в безбрежной пустоте за гранью мышления и понимания. Наводящее ужас ощущение овладело нами. Восприятие бесконечности вызывало у нас странные приступы радости, по сейчас я не способен воспроизвести полностью те ощущения и описать то немногое, что мне запомнилось. Когда мы беспрепятственно преодолели серию вязких преград, я почувствовал, что нас унесло в царство, бесконечно более далекое, чем то, которое нам запомнилось раньше.

Мой друг плыл далеко впереди меня в девственно голубом океане, и эта картина - юношеское выражение его лица, восторженного и светящегося - несла в себе нечто роковое. Внезапно возникший образ стал темным и сразу исчез, а я почувствовал впереди преграду, которую не смог преодолеть. Это было что-то похожее на другие, но в то же время плотнее: твердая, клейкая масса - если можно употребить подобные термины для определения качества в нематериальном мире.

Я ударился о барьер, а мой друг перелетел через него без труда. Я барахтался, стараясь скорее догнать его, потому что действие принятого наркотика подходило к концу. Наконец, я открыл глаза и в углу студии напротив себя увидел моего компаньона, бледного, растерянного, еще без сознания. Античные черты его лица поражали какой-то дикой красотой в зеленых и золотых лучах лунного света.

Через некоторое время он пошевелился. Боже, могло ли небо избавить меня от спектакля, невольным зрителем которого я стал?! Не могу передать, какие крики вырывались из его груди, какие адские видения отразились на мгновение в его черных глазах, расширенных от страха, могу лишь сказать, что я потерял сознание и оставался так до тех пор, пока мой друг опять не пришел в себя и не принялся меня трясти, надеясь таким образом, что я помогу ему изгнать из его души страшные муки и уныние.

Это было концом наших добровольных исследований в закоулках сна. Запуганный, раздавленный, дрожащий приятель, преодолевший страшный барьер, сказал, что отныне мы больше не должны путешествовать по этому беспредельному царству. У него не хватало смелости описать то, что он видел. Он к тому же заявил, что мы должны отдавать сну как можно меньше времени, даже если для этого потребуется принимать возбуждающие препараты. Он был полностью прав и вскоре я начал испытывать невыразимый страх каждый раз, когда проваливался в беспамятство. Выходя на время из этой неизбежной дремоты, я становился все более старым; одряхление же моего приятеля вызывало у меня тревогу.

Для человека нет ничего более ужасного, чем следить за морщинами, образующимися на его собственном лице, и видеть, как волосы белеют прямо на глазах. Мы изменили наш образ жизни. До сего дня друг не раскрывал мне ни свое имя, ни происхождение, он жил подобно отшельнику. Но внезапно наше одиночество стало для него невыносимо. Он отказывался оставаться ночью один. Даже присутствие нескольких человек не спасало и не успокаивало его. Лишь среди многочисленной и радостной толпы он чувствовал себя хорошо. Мы стали больше общаться с молодыми, и хотя наше присутствие и наш возраст иногда вызывали их насмешки, это приносило моему приятелю меньше страданий, чем одиночество.