Владимир Яценко - Бог одержимых (сборник)

Вернулась она минут через пять, — я уже подумывал пойти посмотреть… всё-таки больной человек, мало ли? — расстелила на раскладушке снятое с бельевой верёвки полотенце, улеглась, укрылась пледом и спросила:

— У тебя есть что-нибудь для женских дел?

"Вот оно что… — подумал я. — Повезло, что с "делами" у неё сложилось после беспамятства, а не во время".

— Да, конечно, сейчас принесу.

Но она остановила меня:

— А где остальные?

— С вами кто-то был? Мне показывали только вас.

— Там ещё три палатки, — уточнила женщина, и тут же насторожилась: — Что значит, "показывали"? Кто? Как?

Для лежачего больного у неё было слишком много вопросов. Но, с другой стороны, я уже давно ни с кем не разговаривал.

— Остальные погибли, — сказал я. — Упали в пропасть. Я возражал, но они были хитрее: оставили дежурить на кухне, а сами, втихую, ушли на пробный заплыв. Страховочная сеть не выдержала. Может, изначально была с дефектом, а может, кто-то напоролся чем-то острым…

— А кто палатки расставлял? Минтак, Альнилам, Альнитак?

Я сбился с мысли и призадумался. Что она имела в виду? Это имена проводников, которые в этих местах расставляют палатки? Или какой-то пароль? Может, она шпионка? И причём тут палатки? В каком смысле "кто расставлял"? — все расставляли. Какое ей дело до наших палаток?

Наверное, я раздумывал слишком долго, потому что Рамзия вдруг озаботилась другим, более понятным вопросом:

— Что у нас на обед?

— "У вас", — враждебно уточнил я, — у вас обед из двух блюд: на первое — стакан ухи, а на второе — питательный раствор номер три. Сто миллилитров. Внутривенно.

— Но мясо будет?

— Мяса не будет, по причине его отсутствия. Рыбу ловлю сам. Крупы, приправы и сухие пакеты остались от припасов экспедиции. Фрукты-овощи приносят хламиды.

— Хламиды?

— Местные. В разноцветных балахонах. Частенько приходят. Подсаживаются к костру и о чём-то рассказывают. Только я не знаю, что им нужно. Не понимаю по-ихнему. А не гоню, потому что они еду приносят, и вообще… вежливые.

Я чувствовал досаду. Уж слишком хладнокровно она приняла сообщение о гибели моих приятелей. Не люблю таких… уравновешенных.

— Злишься, что я не принимаю скорбный вид? — спросила Рамзия.

Я кивнул:

— В точку! Сожаление, печаль… было бы "в тему".

— Ну, а тебе-то чего мучиться? Сам же говоришь: "возражал". Значит, предупреждал.

— Слабое утешение, — сказал я, — если не настоял, значит, согласился.

— Слабая позиция, — возразила она, — и пахнет суицидом.

— Чего? — я принюхался: резина, тальк, карболка… это "суицид" так пахнет? Наверное, она была ещё немного не в себе. — Вы это… короче, выздоравливайте.

Я поднялся, разобрал капельницу, поправил подушку и пообещал поискать что-нибудь подходящее. Но когда через минуту заглянул в палатку, Рамзия уже спала.

"Здравствуйте, Юрий Георгиевич. Случилось большое несчастье. Ваша дочь Зинаида…" Что ещё за "большое несчастье"? Дурацкое сочетание! Разве несчастье бывает малым? Разве можно измерить горе, когда гибнет дочь? И какое, к чёрту, "здравствуйте"? Какое может быть "здоровье" при таком известии? А если так: "тётя Марина, произошла трагедия. Порвалась страховочная сеть, и Костик сорвался с обрыва. Ребята хотели прощупать характер ручья…"

"Прощупали", блин! Да и какая она "тётя"? Я её в аэропорту впервые в жизни увидел. Я даже не уверен, что её зовут Мариной…

Облако из мельчайших брызг привычно парило над котловиной. Утренний фён приятно грел спину и пудингом покачивал пелену тумана. Обычно тёплому ветру, катящемуся с высокого перевала, хватало десяти-пятнадцати минут, чтобы очистить озеро. За это время морок едва успевал несколько раз хлопнуть себя по ушам. Будто сигналы какие-то, блин! И смотрит так недовольно…

— Коля!

Это Рамзия зовёт. Из лагеря. Очень беспокойная девушка. С ней не соскучишься, но как-то… взбалмошно, что ли? Интересно, есть такое слово "взбалмошно", или это я сам только что придумал? Пока она лежала на раскладушке, спокойно было. А теперь, вот, "взбалмошно"…

— Ко-о-ля-а!

Я отвлекаюсь от влажных размышлений и ухожу с обрыва. Всё лицо мокрое. То ли от слёз, то ли от тумана… нужно идти. Да и не будет внизу никаких лодок. И рукой мне никто не помашет. Пустое всё. Фикция. Отрыжка надежды…

— Что это? — спросила Рамзия возле распахнутого полога "гостевой".

Я присмотрелся: у неё в руках были мои чертежи и рисунки.

— Это мои бумаги, — сделав ударение на слове "мои", ответил я.