Андрей Лазарчук - Раз в тысячу лет

— Все через это проходили, — сказал бородатый. — Вынимают и сразу такую взбучку задают… Кто не первый раз, те все-таки что-то помнят, соображают, а кто впервые… — он засмеялся. — Ну, ничего. Побудете пока с нами, потом пойдете. Они обычно первыми вызывают тех, кто недавно на Треке, так что долго ждать не придется.

— Чего — ждать? — спросил Вовочка, чувствуя вдруг, что желудок его начинает медленно падать вниз. — Чего — еще — ждать?

— Да не волнуйтесь вы, — сказал бородатый. — Ну, поговорят с вами. Люди, такие же точно. Тесты же вы все уже прошли, я думаю. Вы из какого года?

— Э-э… — попытался вспомнить Вовочка; не сразу, но получилось: — Из тысяча девятьсот восемьдесят девятого.

— Далеко забрались, — почесал бороду бородатый. — Я из две тысячи двадцатого, и то один из самых ранних. Остальные тут кто из сороковых, кто из шестидесятых… Все глубже и глубже роют. Ох, до чего же они дороются?

— Кто роет? — спросил Вовочка.

— Мы их зовем черпальщиками, — сказал бородатый. — Они из двадцать третьего века. Считают, что мы неправильно живем… да они сами все вам объяснят. Правильно, неправильно — кто разберет, правда? Живем, как можем, а можем так, как получается…

В дверь просунулась одна из девушек — запыхавшаяся, раскрасневшаяся, вся в улыбке:

— Это вы — Беззубкин? Вас зовут.

— Меня? — Вовочка обмер.

— Ну да, конечно. Они первачков стараются пораньше пропустить.

— Может, не ходить? — повернулся к бородатому Вовочка.

— А что будете делать? — спросил бородатый. — Трек закроют, выключат все… Да не бойтесь, идите. Только слушайте их там повнимательнее да вопросов лишних не задавайте. Вообще вопросов не задавайте. Ну, как говорится, ни пуха!

— К черту, — пробормотал Вовочка и пошел за девушкой. На лестничной площадке стоял тот самый плюгавенький солдатик с блокнотом.

— Пойдемте, — сказал солдатик. Они спустились на второй этаж и вошли в квартиру — как раз под Вовочкиной. Там было что-то вроде канцелярии: стоял стол, несколько шкафов, и сидели двое, пожилые, усталые, чем-то неуловимо похожие люди. Только один был мужчиной, а другая — женщиной. Но это улавливалось не сразу.

— Здравствуйте, Владимир Иванович, — сказала женщина. — Вот и настала пора поговорить лично.

— Здравствуйте, — сказал Вовочка, еще не понимая, как вести себя: нагло или подобострастно. — Но я вас не знаю.

— Разумеется, — сказала женщина. — Можете называть меня Розой, а его — Исидором. Мы черпальщики и работаем в том числе с вами. Сегодня состоялась первая ваша выемка, по поводу чего примите наши поздравления.

— Простите, — сказал Вовочка. — Вы не могли бы объяснить это все поподробнее?

— Позвольте мне, — сказал Исидор. — Мы работаем, как вам, очевидно, уже сказали, в двадцать третьем веке. Там и живем. Живем довольно сложно. Я не буду вдаваться в детали, вам это трудно понять, да и не ваши это проблемы. Мы проследили корни наших проблем и убедились, что они начинаются от существования в обществе людей балластного типа, то есть людей с нейропсихической структурой эндофугальной организации…

— Исидор, голубчик, извини, — сказала женщина, — но так ты ничего не объяснишь. Извините его, — сказала она Вовочке и улыбнулась, — у него с русским языком вашей эпохи напряженка — негде изучать. Он хочет сказать вот что: мы выявляем в обществе людей, которые не несут в нем никаких функций. То есть они занимают место, но не работают. Или изображают работу. И еще: когда я говорю «место» или «работа», то это очень широкое понятие, по всей ширине семантического поля, просто мне приходится в разговоре с вами использовать знакомые вам слова. В обществе есть много работ, скажем, работа преступника — это тоже для нас работа. То есть мы делаем вывод о полезности того или иного члена общества на основании его противодействия специальной энтропии…

— Как любили говорить в наше время — по конечному результату, — вставил Исидор.

— Ваш великий современник Лев Николаевич Гумилев — вы не были знакомы с ним? — предсказал, а правильнее сказать, на кончике пера открыл существование социальной энергии; понадобилось очень мало времени, чтобы понять, что существует и социальная энтропия, которая и угрожает в наше время всему человечеству. И вот для преодоления социальной энтропии предложено было несколько проектов, в том числе наш, а именно: дренирование прошлого и изъятие тех субъектов, которые наиболее увеличивают энтропию. Вот вы, Владимир Иванович, потребляете социальную энергию в очень больших количествах, но с чрезвычайно низким КПД. Выход энтропии у вас порядка девяноста-девяноста трех процентов. Это вовсе не значит, что вы обречены на такое положение природой. Да, ваша нейропсихическая схема такова, что в рамках существующего, а точнее сказать, самопроизвольно складывающегося положения вещей вам трудно добиться более высокого КПД. Для этого мы и изъяли вас на время из вашей реальности — если быть точным, на одну секунду, — и поместили сюда, на Трек, в перпендикулярно текущий поток времени. Здесь с вас сняли матрицу, и онейроническая система заставила эту матрицу прожить пятьдесят ваших жизней по двадцать лет каждая-то есть с двадцати пяти до сорока пяти биологических лет, — добиваясь наименьшего выхода энтропии. В последней модели, которую вы помните, выход энтропии был сокращен до восьмидесяти четырех процентов. Это по-прежнему очень много, и выпустить вас с таким результатом мы не имеем права. Поэтому вам предстоит очередной цикл с комплексом тестов по окончании.