Андрей Лазарчук - Штурмфогель

Вот об этом лучше не думать.

Потому что так или иначе, а рисковать приходилось. И потому лучше не подсчитывать свои шансы на медленную мучительную смерть…

Гуго вдохнул поглубже – и скользнул вверх.

Пожалуй, это похоже было на полет мыши внутри садового шланга. Местами Гуго чувствовал, что его сжимает и скручивает так, что превращает в веревку длиной в полкилометра и толщиной с карандаш. Но все же чудом он не застрял – и через немыслимый промежуток времени (пройдя сквозь какую-то иную вечность) оказался наверху, в другом теле Джино…

Здесь была обширная тускло освещенная пещера. Чадили факелы, и отсветы жирного пламени бродили по черному, в паутинах копоти потолку.

Перед ним, скрестив по-турецки ноги, сидел Паук – огромный, коричневый, лоснящийся. Рядом с ним лежал кривой бронзовый меч, а в руке был томик Кьеркегора «Страх и трепет» – в трудные минуты Паук всегда обращался к этому философу. Когда Гуго подошел, Паук заложил томик огромным пальцем с кривым черным ногтем и приветливо улыбнулся.

Насколько Гуго понимал (сквозь невнятицу мыслей и сопротивление захваченного тела) здешние взаимоотношения, Паук не был в строгом смысле слова членом группы Джино. Нижнее тело его либо путешествовало отдельно, либо вообще оставалось где-то в неподвижности – Джино допускал это, исходя из каких-то невнятных намеков. Может быть, Паук осуществлял над Джино чей-то сторонний надзор… Дрозда? Вероятно.

Хотя не факт. Ведь и Дрозд кем-то контролировался…

– Не прилетели? – спросил Паук.

– Нет еще, – сказал Гуго, хотя даже не подозревал, кто и когда должен прилететь. – На моей памяти еще ничто не случалось вовремя…

– Это не страшно, – сказал Паук. – Знаешь, у меня не идет из головы тот парень, которого было приказано оставить живым. Я почти никогда не обсуждаю приказы. Но мне кажется, здесь Дрозд ошибся. Его следовало убить… возможно даже, его одного.

– Почему ты так решил?

– Я ничего не решал. Я так увидел. Он опасен. Он очень опасен. Главные его качества – это живучесть и везучесть. Иногда они перевешивают все остальные…

– Такого провала ему не простят. За ним будут охотиться и убьют – свои же.

– Дрозд на это и рассчитывает. Натравить их на своего – на лучшего из своих – в самый острый момент. Это остроумно, но неоправданно усложняет игру. Могут вмешаться… как бы сказать… другие игроки.

– Могут, – сказал Гуго. Он достал из кармана пистолет и трижды выстрелил Пауку в голову.

Она разлетелась, как пустая тыква. Именно – пустая. Большое тело упало, задергалось, потом его косо рассекло изнутри, от плеча к бедру. Из дыры высунулись тонкие волосатые лапы с крючками на концах…

Остаток обоймы – десять патронов – Гуго выпустил в то, что выбиралось наружу из сдувшейся и повисшей на ребрах, словно оболочка пробитого цеппелина, толстой мокрой шкуры. Девятимиллиметровые пули, вылетающие из ствола настоящего бельгийского браунинга со сверхзвуковой скоростью, разносили в мелкие клочья хитин и все, что под хитином скрывалось – какое-то зеленоватое желе, тугие жгуты, белые волокна… Но внимательный запоминающий взгляд шести красных глазок, успевших выглянуть из дыры, он уловил – и поразился тому холодному презрению, которое они излучали…

Потом Гуго сменил обойму и огляделся. Он пока еще ничего не ощущал, но знал, что совсем скоро его затрясет – и будет трясти долго.

Больше в пещере никого не было. И тело – может быть, само потрясенное увиденным – не собиралось давать ему никаких подсказок.

Потом он как-то оказался снаружи. Долго пытался положить пистолет в карман и промахивался. Смеркалось… или рассветало? Он не знал. Небо было вверху, а лес начинался от самых ног и был синим. За спиной все время что-то происходило.

Теперь его трясло по-настоящему. И в гондолу подлетевшего маленького цеппелина его втащили почти силой, сам он забраться не мог – руки дрожали и ноги не шли.

Пауки были кошмаром всей его жизни. Он не боялся ничего – кроме них, любых, даже самых безобидных маленьких домовичков, плетущих незаметные паутины по углам, чтобы поймать случайную моль или, если сильно повезет, плодовую мушку…

Моторы даже не взревели, а просто затрещали сильнее, и цеппелин, трясясь и вздрагивая, поплыл над самыми верхушками деревьев.

Потом под ним показалась рябая от ветра поверхность серой стоячей воды…

Его разбудила Рута, легонько проводя губами и языком по небритой щеке. Он тут же забыл сон, в котором ему снилась белокурая красавица, которая, слава Богу, совершенно им не интересовалась, и повернулся на зов, но Рута приложила палец к губам, а потом поманила его за собой. Стараясь не разбудить Айну и Нигру, Штурмфогель выбрался из-под одеяла и утиной походкой, силясь на ходу разогнуться, направился вслед за Рутой в ванную. Вода уже был налита, пена взбита. Он, постанывая от удовольствия, забрался в душистый ком, погрузился с головой, вынырнул. Ванна была огромная, вчера они поместились в ней вчетвером…