Андрей Лазарчук - Жестяной бор

Зря я ввязался, с вернувшейся тоской подумал Андрис. Прежнее чувство — что все ни к черту — вернулось и ныло теперь где-то пониже кадыка. Говорят, там находится душа. Отсюда — закадычный друг. За-кадычный. За-душевный. Воспоминания о Петцере отболели, а сейчас вот опять захотелось, чтобы он побыл немного здесь, рядом. Такие друзья бывают только раз. И вот… Он долго не мог простить Хаппе доктора. Потом притупилось. Доктор, подумал он, еще не понимая, что к чему. В голове будто мигнула сигнальная лампочка. Тут доктор и там доктор…

Петцер говорил, что… они сидели тогда втроем: он, Андрис и Хенрик, Хенрик приволок несколько бутылок настоящего рейнвейна, и доктор, как обычно бывало, пустился в рассуждения — и вырулил на тему борьбы с наркотиками. Тогда только что организовался КБН, и Заген раздавал направо и налево обещания покончить с безобразием… Все чушь, сказал, морщась, Лео, потому что никто не знает причин явления, которое этот гипертроф собрался искоренять. Кроме тебя, конечно? — поддел Хенрик. Да, сказал доктор. Кроме меня. Только мне, как обычно, никто не верит. Все мы: авгуры, оракулы и кассандры — существа с трагической судьбой, потому что никто не хочет знать, как все будет на самом деле, а хочет только, чтобы его успокоили и сказали, что все будет оч-чень здорово. Ну, а все-таки? — спросил Хенрик. Как там насчет причин? Насчет причин так: когда-то, очень давно, один из многочисленных видов обезьян взял да и потерял контакт с природой. О причинах можно догадаться: скажем, произошло резкое изменение условий жизни, какая-то климатическая катастрофа. Все естественные программы функционирования вошли в противоречие с инстинктом самосохранения и отключились. Теперь любой поступок, прежде естественный, инстинктивный, требовал от обезьяны предварительного моделирования его. Сумма этих идеальных моделей реальных явлений и составила то, что можно назвать человеческим интеллектом. Обезьяны, а теперь уже — люди, рождающиеся и вырастающие в поле общего интеллекта, заражаются им. Он сразу, мгновенно, блокирует программы естественного поведения. Отсюда у каждого человека в отдельности и у всего вида в целом возникает и поддерживается отчуждение от природы. Но программы эти, пусть и блокированные, продолжают существовать, потому что идут непосредственно от генов, — и это вызывает внутренний разлад, дискомфорт, стремление что-то сделать, чтобы преодолеть отчуждение. Наиболее распространенным способом преодоления такого отчуждения является создание предметов второй природы — предметов, явлений, сутей, над которыми человек властен, которые он может постичь, которые принадлежат ему. Вся вторая природа — это, если хотите, мост, который человек в панике громоздит из подручных материалов, чтобы вернуться в лоно матери-природы… Не всем хватает творческой работы — а именно творчество, созидание позволяет чувствовать, что отчуждение преодолевается, — не все имеют одинаковую тягу к преодолению… люди разные, кому-то достаточно изобразить бабочку, кому-то нужно штурмовать небо… короче, постоянно идут поиски обходных путей. Обычно это либо химия, либо так называемые массовые психозы. Химия бывает двух родов: позволяющая нашим внутренним образам занять место реального мира — притом их пластичность сохраняется или даже усиливается, возникает иллюзия слияния с миром, то есть иллюзия преодоления отчуждения — это так называемые галлюциногены; и разного рода суррогаты химических агентов положительных эмоций — здесь мы получаем результат, не решая задачки. И массовые психозы, буйные и тихие… буйные заметнее: ловля ведьм, вурдалаков, шпионов… но тихих больше. Тихие — это восприятие внешнего мира согласно внутренним установкам. Чем больше расхождение между внутренней картиной мира и внешним миром, тем больше работы интеллекту по преодолению этого расхождения, то есть — по преодолению отчуждения; тем большее удовлетворение получается в результате. Вот вам физиологическая подоплека тоталитаризма. Ну, не только, возразил Хенрик. А террор? То есть игра на инстинкте самосохранения. Террором заставляют поверить в государственный миф, сказал Лео. Поверить истово, вопреки всему. И вот когда эта вера войдет в общую ментальность, когда с ней начнут рождаться на свет — тогда и заработает тот механизм, и все начнут ловить кайф от того, что не будут замечать, что действительность не такая, какой должна быть согласно мифу. А самое смешное начинается, когда по каким-то причинам миф начинает распадаться… Точно, сказал Хенрик, это ты прав. Но тогда что же получается: выбор-то не богат? Или тоталитаризм, или наркотики, или всеобщее творчество на всеобщее благо? Четвертого не дано? Видимо, да, сказал Лео. Четвертого не дано. Хотя нет, вру. Дано четвертое. Что именно? — спросил Хенрик. Достижение цели, сказал Лео. Истинное слияние с природой. Да? И как же ты это представляешь? — спросил Хенрик. Никак, сказал Лео. Совершенно вне моих способностей и возможностей…