Фаню Ле - Кармилла

А барышня и правда, отпрянув от окна, яростно сверкнула глазами.

- Бездельник, негодяй - как он смеет нас оскорблять? Где твой отец? Я этого так не оставлю! Да мой отец велел бы вздеть его на дыбу, исполосовать кнутом и заклеймить на память!

Она отошла шага на два и опустилась в кресло, но едва обидчик исчез из виду, как внезапный гнев ее улетучился, голос стал прежним, и дерзкий горбун с его ужимками был забыт.

Отец вернулся не в духе. Он рассказал нам, что объявилась третья жертва той же загадочной хвори. Сестра молодого крестьянина из нашего поместья, всего за милю от нас, тяжело занемогла - опять-таки после ночного удушья - и вряд ли поправится, ей хуже и хуже.

- Причины тут наверняка самые естественные, - сказал отец. - Но поверья - они как поветрие, вот бедняги и повторяют соседские россказни об ужасных призраках.

- Да это ведь и вправду ужасно, - возразила Кармилла.

- Как так? - удивился отец.

- Ужасно такое воображать; вообразишь - и сбудется.

- Мы в руках Божиих; без воли Его не падет и волос, и для тех, кто возлюбит Eго, все кончится хорошо. Мы - Его творение, и Он не оставит нас своею милостью.

- Творение! Естественные причины! - насмешливо повторила юная девица слова моего доброго отца. - А как же иначе: ведь недуг, поразивший ваши края, входит в состав творенья и, стало быть, имеет естественные причины. И в небесах, и на земле, и под землей все повинуется законам естества - разве нет?

- Сегодня обещал приехать доктор, - сказал отец, помолчав. - Узнаем, что он думает об этом недуге и спросим его совета.

- Я от докторов никогда толку не видела, - сказала Кармилла.

- Ты, значит, была очень больна? - спросила я.

- Была - и ты еще так не болела, - отозвалась она.

- Давно?

- Да, очень давно. Меня поразил этот самый недуг - я помню боль и слабость; но может статься, бывают хвори и пострашнее.

- Это еще совсем в детстве?

- Да, да; не будем говорить об этом. Ты же не хочешь огорчать подругу? - она ласково взглянула мне в глаза, нежно обняла за талию и увела из комнаты. Отец сидел у окна и разбирал какие-то бумаги,

- Зачем твой папа нас пугает? - спросила она со вздохом и легкой дрожью.

- Нет, дорогая Кармилла, он и не думает нас пугать.

- И ты не боишься, милая?

- Конечно, боялась бы, если б думала, что мне грозит участь этих бедняжек.

- Ты боишься смерти?

- Кто же ее не боится?

- Но ведь можно умереть, как влюбленные, - умереть вместе и слиться навеки. В этом мире девушки все равно что гусеницы:

потом они станут бабочками или мотыльками, но сперва надо превратиться в куколку или там в личинку - у всех по-разному, но судьба общая. Так пишет мсье Бюффон в той большой книге, что стоит на полке в соседней зале.

К вечеру приехал доктор, и они уединились с папой. Он был опытный врач, лет шестидесяти с лишним, всегда напудренный и выбритыи глаже некуда. Когда они вышли из комнаты, я услышала, что папа смеется:

-- Ну-ну, - говорил он, - удивили же вы меня, доктор. А как насчет гиппогрифов и драконов?

С улыбкой покачав головой, доктор ответил:

- Не берусь судить; зато жизнь и смерть - непроницаемые загадки, и мы не знаем, что за ними кроется.

Они прошли мимо, и больше я не слышала ни слова. Тогда я не поняла, что имеет в виду доктор; теперь, кажется, догадываюсь.

Глава V

УДИВИТЕЛЬНОЕ СХОДСТВО

В тот же вечер из Граца приехала повозка, груженная двумя большими ящиками; строгий и смуглолицый сын живописца-реставратора привез наши картины. До Граца было тридцать миль, он у нас считался хоть и маленькой, но столицей, и если уж оттуда кто приезжал, то все домочадцы толпой собирались вокруг него - послушать новости.

Словом, в нашем захолустье это был настоящий праздник. Ящики внесли в нижнюю залу, и слуги повели дорогого гостя ужинать. Потом мы собрались в зале; он вооружился молотком, стамеской и отверткой и принялся распаковывать ящики.

Кармилла безучастно глядела, как обновленные картины, большей частью портреты, одна за другой озарялись свечами. Моя мать была из древнего венгерского рода, и почти все эти картины, которые мы хотели развесить, как прежде, достались нам от нее.

Отец читал по списку, а художник извлекал нумерованные картины из ящика. Не знаю, хороши ли они были, но старинные без сомнения, а некоторые приковывали взор тем более, что я впервые могла их разглядеть - раньше они были совсем закопчены и запылены.

- Что-то я не вижу одной картины, - сказал отец. - В ее верхнем углу, помнится, была надпись; насколько я разобрал, "Марция Карнштейн" и дата 1698-й. Любопытно, как она теперь выглядит.