Мир приключений 1969

Я пробежал к дому, обогнул его по бетонному борту фундамента, мимо двери черного хода, и высунулся за угол. Никого. Совсем близко женский голос кричал: «Господи, что же это!», и сдавленный мужской голос: «По какому праву...», и властные, ревущие крики: «Лицом внис-с! Руки за гол-лову! Лежать!» Обмякнув, держась за водосточную трубу, я смотрел на следующий угол, из-за которого теперь слышалась тишина , и тут же следующий вскрик и безжалостная команда: «Руки за гол-лову. Ле-ежать!». И еще. И еще. И крякающий звук удара.

Я отполз за угол. Оглянулся. Новый звук нарастал и постепенно наполнял холодеющий закатный воздух. Задребезжали стекла в доме. Мне показалось, что воет и дребезжит у меня внутри от страха и одиночества. Звук стал оглушительным, и, не помня себя, я вскочил в дверь — створка пела и ходила ходуном, — и внезапно все смолкло. А передо мной была стеклянная стена вестибюля. Она выходила на ту сторону дома. Очень близко, перед самыми стеклами, стоял корабль пришельцев. Из-под широкой плиты еще вылетали струи пыли, он устанавливался, покачиваясь. Кроме него, я мог видеть только небо. Я думал, что не хочу видеть ничего, и в эту секунду из-за корабля полезла вверх серая и зеленая пелена, стали подниматься кусты, белая полоса дорожки, черный диск клумбы. Небо закрылось. Это корабль поставил вокруг себя защитное поле, как в овраге.

Поле как бы изогнуло пространство перед стеклянной стеной. Теперь я видел площадку справа от корабля. По ней тесно, как бревна в плоту, лежали люди. Лицами вниз. Их было человек сто, у всех руки закинуты на затылки. Над ними, спинами ко мне, стояла редкая цепочка десантников — только мужчины, с пистолетами и винтовками наготове. Когда лежащие приподнимали головы или вскрикивали, десантники подскакивали к ним и били ногами или прикладами. Слева, из-за корабля, непрерывно подводили новых — полубегом, с руками, вывернутыми за спину. Швырком укладывали вплотную с остальными. Прежде чем я опомнился, уложили человек десять. Я опомнился, когда подвели и швырнули на землю худого, большеглазого десантника, которого я первым увидел на шоссе. Он хрипел: «Здесь я почему? Здесь, здесь я почему?»

Что творится, это они своих! Вот кассирша из универмага плачет и пытается снять туфлю с отломанным каблуком... А вот и Нелку приволокли и орут на нее: «Рук-ки за голову! Лежать!»

Я пробежал по пустому вестибюлю налево и увидел, откуда их тащат. Из очередей. Аккуратно, в затылок, стояли цепочки десантников, как в очереди за билетами в кино. Три очереди, и в каждой, наверно, по полсотне людей или больше. Через стекла было трудно смотреть — внутри защитного пузыря все получалось изогнутым, искаженным, особенно с края площадки. Но я рассмотрел, что средняя очередь тянулась к седому — Линии восемнадцать. Он стоял лицом к очереди, держась вытянутыми руками за зеленый столб. Десантники спокойно один за другим приступали к столбу, вынимали «опознаватели» и сразу, как от удара, подгибали ноги и сваливались на руки заднему. Тот держал, а сбоку подскакивал здоровенный десантник и уводил ударенного, выкручивая ему руки на ходу. Задний, освободившись, сам шагал к столбу и тоже падал. А здоровенные непрерывно сновали между очередями. Хватали, выкручивали, тащили направо. Их было много, потому что в двух боковых очередях творилось то же самое и так же непрерывно. Там десантники подходили не к зеленому столбу, а к зеленым ящичкам в руках Киселева и Потапова. Боковые очереди двигались медленнее, но так же неуклонно, спокойно. Без страха. Словно не видя, что им предстоит: обморок, выкрученные руки, и лицом в землю, или на бетон. А вот их уже кладут прямо на клумбу...

Высокий золотоволосый парень то и дело менял Киселеву и Потапову зеленые ящики.

Директор телескопа профессор Быстрое тоже стоял в очереди, я узнал его по черной шелковой шапочке. Он благодушно улыбался. И вдруг на площадку выбежал его пес, который уволок бластер от корабля. И стал в очередь! Тогда профессор засеменил к седому, показал на собаку. Седой резким, злым движением сунул его без очереди. Профессора увели двое здоровенных, не выкручивая ему рук, посадили в сторонке. Кто-то подошел к собаке, и она кивнула — я сам видел! — и оставила очередь. Бросилась направо, присоединилась к тем десантникам, которые стерегли лежащих... Там уже набралось сотни три, они лежали рядами, и стоял сплошной вой и грохот. Некоторые пытались садиться, кричали, охранники прыгали как бешеные и всё чаще стреляли над головами. И собака стала носиться между рядами и бить корпусом тех, кто садился... Она сразу навела порядок, только очень уж страшно стало смотреть. Я чуть с ума не сошел. Я же не знал, что человек совсем ничего не помнит, когда десантник из него высаживается. Я думал, хоть немного должен помнить. А эти несчастные люди! Многие из них с утра носили в себе десантника, и вдруг — вечер, пальба и удары сапогами! После я узнал, что никто из них не видел очередей к «посредникам». Вернее, не помнил. Их били, толкали и орали страшно, но заставили всех лежать вниз лицами. И, наверно, так было лучше. Увидели бы они очереди — наверняка бы рехнулись. Я совсем уже рехнулся, но тут появился заяц-Девятиугольник. Он шариком проскочил под ногами, подпрыгнул к столбу, и вся очередь загоготала, а передний поймал его за ухо, вынул «опознаватель» и, подержав зайца у столба, бросил его на землю. Ох, как же он удирал!.. Он мелькал вверху и внизу, он снова стал простым толстым зайцем и не мог выйти из защитного поля!