Журнал «Если» - «Если», 2001 № 03

— Добрый день, Александр Артурович! — поздоровался юный оператор Дениска. — Как всегда?

— Как всегда.

— Заходите!

— Ты, поросенок, сессию сдал? — спросил оператора Корсунский.

Длинный, но уже вовсю плечистый Дениска широко улыбнулся.

— Мне отсрочку дали!

— Это за какие такие добродетели?

— Я сказал, что в банке «Аскольд» служу, работы было много, дураки они, что ли, не знают «Аскольд»?..

— Вот, воспитали жулика! — весело сказал Корсунский. — Смотри, сессию завалишь — переведу из операторов в дворники! Будешь на каре по тротуару ездить и снег разгребать!

— Приятного аппетита! — нажатием кнопки открывая дверь в бокс, крикнул Дениска.

— Александр Артурович! Подождите!.. и, не дожидаясь, пока дверь лифта разъедется полностью, выскочило юное создание — тридцати четырех лет от роду, но если не смотреть в документы, то девочка лет двадцати. И с голоском шестиклассницы, кабы еще не писклявее…

Яненко негодующе фыркнул.

Наденька всякий раз выжидала, когда Корсунский поедет обедать.

Услышав голосок, Корсунский окаменел.

С непостижимой быстротой Наденька оказалась у двери бокса. На ней была короткая розовая шубка, из-под которой топорщились воланы длинной юбки, собранные в диковинную загогулину на самом заду; на голове возвышалась широкополая шляпа с пером, настолько же уместная, сколь набедренная повязка из пальмовых листьев.

— Куда сегодня? — спросила Наденька уже на пороге бокса.

— Еще не решили, — ответил вместо Корсунского Яненко.

«Если ты один раз исхитрилась поймать шефа, это еще не повод вечно навязываться обедать за его счет!» — говорили при этом выразительные глаза по связям с общественностью.

«В постели от него толку мало, так пусть хоть покормит одинокую трудящуюся женщину!» — весело возражали нахальные глазки Наденьки.

Все трое вошли в машину и уселись: Корсунский — на заднее сиденье, Наденька — на боковое, Яненко — перед панелью.

— Поехали, что ли? — распорядился Корсунский.

Машину качнуло, снаружи взвыло и заурчало.

Яненко соображал, как избавиться от Наденьки. Были в Москве места, куда уважающая себя дама старалась не показываться.

— Саша, ты не забыл? Сегодня у Тестова [1] И.Я. Тестов — московский ресторатор, владелец трактира. (Прим. ред.) сибиряки собираются, — достаточно правдоподобно напомнил он начальству. — Помнишь, зачем они приехали?

— Вот черт! — столь же правдоподобно вспомнил Корсунский. — Молодец! Если бы не ты!..

Имелось в виду: если бы не Яненко, то Корсунский проворонил бы этих мифических сибиряков, которые, как всем известно, привозят в Москву натуральные самородки. Так что надо их перехватить, пока сибиряки еше трезвы, бодры и заняты делами, потому что вечером они уже будут колобродить в самом дорогом борделе, и драгоценность запросто достанется девкам.

— Так я к Тестову сворачиваю?

— Что за вопрос!

Наденька переводила подкрашенные глазки с обманщика-шефа на обманщика-подчиненного. Личико изобразило обиду и немой вопрос: «А я?!»

Яненко торжествовал.

Ненавязчивое урчание делалось все тише и наконец смолкло.

— Можно выходить, — сказал Яненко.

Гараж, куда они прибыли, был дизайном поскромнее того, что располагался в подвале банка «Аскольд», но куда обширнее. Одновременно распахнулись двери двух боксов, и Корсунский, можно сказать, лицом к лицу столкнулся с давним дружком-соперником Кагановым. Два года не видались — и на тебе, именно в тот момент, когда за спиной Корсунского еще видны простенькие внутренности «тройки»!

— А приличные люди, между прочим, на «субару» приезжают… — не разжимая губ, прогудел за спиной Яненко.

— Валера! — Корсунский раскинул объятия, и шуба заиграла в голубоватом свете незримых лампочек.

— Сашка! — Каганов отвечал таким же царственным жестом, и они на секунду сделались похожи, как будто один и тот же деловой мужчина в бобрах, с сытой рожей и интеллектуально лысеющим лбом отразился в зеркале.

— А это — Наденька! — Корсунский посторонился, являя взорам нахлебницу.

Наденька прекрасно слышала гудение Яненко. Вывод сделать ей было несложно — Валера будет поперспективнее Корсунского.

— Хоть бы отрекомендовал меня, — упрекнул Каганов, спеша припасть к дамской ручке.

Корсунский отрекомендовал столь блестяще, что Каганов, который дураком уже и в материнской утробе не был, сообразил, откуда вдруг такая любовь к нему со стороны заклятого приятеля.