— Был такой эпизод.
Майор достал из ящика стола пожелтевшую газету и заговорил внушительно и медленно, как для крайне непонятливого:
— Послушай из еще дореволюционной инструкции для полицейских: «Не дозволять простолюдинам ходить обнявшись, петь хоровые песни, играть на балалайках и гармошках…» Ясно?
— Фанатов, товарищ майор, может успокоить только огнетушитель.
Участковый ответил глуховато, но этих слов Леденцов уже вроде бы и не ждал. Его взгляд словно пронзил лейтенанта и улетел сквозь стены куда-то в пространство. Кожа натянулась, сразу обозначив крепкие скулы. Рыжие усики вздрагивали — не в такт ли работе сердца?
Майор еще не мог понять, что значило увольнение механика за хищение деталей, но он чувствовал ту подвижку, которая может изменить картину этого странного дела. Новую информацию следовало немедля довести до Рябинина.
Леденцов начал звонить в прокуратуру так сосредоточенно, что даже проглядел тихий уход лейтенанта. В кабинете Рябинина не оказалось. Тогда майор позвонил в канцелярию: секретарь объяснила, что следователь уехал в банк на изъятие каких-то финансовых документов. Прибегать к мобильнику не имело смысла: прерывать операцию Рябинин не станет.
Леденцов задумался. Телефон в его кабинете тишины не выносил, поэтому зашелся нетерпеливым звоном. Снятая трубка спросила глуховато-дребезжащим, но женским голосом:
— Майор Леденцов?
— Я, Дора Мироновна, — узнал он голос судмедэксперта.
— Никак не могу найти Рябинина.
— Он на выемке документов. А что случилось?
— Исследую вашу мумию. Ну, техническую часть опишут наши физики-техники. А я хочу сказать о биологии. Может быть, моя информация окажется для Рябинина срочной?
— Дора Мироновна; в чем дело?
— Дело в том, что мумия, как говорят ваши зеки, в натуре.
— То есть? — не понял майор.
— Это высушенный труп мужчины.
Леденцов сделал два рывка: позвонил следователю и отправил капитана Палладьева искать механика-труповода. Рябинин понял, что с банком он за день все равно не управится, поскольку там финансовых позиций не меньше, чем денег. И он вернулся в прокуратуру, где стал ждать привода Коловратского, изредка позванивая судмедэксперту. Но Дора Мироновна не отзывалась.
Рябинин сегодня не допрашивал и не проводил обысков — а устал. Точнее, утомился от банковской тишины и цифири. Неинтересная работа выматывает похуже физической. Теперь он ждал, а вернее, отдыхал, сумев развалиться на стуле.
Кабинетик ожил солнечными закатными не то зайчиками, не то нервными бликами. Они значили, что рабочий день кончился и служащие разъезжаются. И эти блики свидетельствовали о растущем благосостоянии, так как ряды иномарок под окнами с каждым днем уплотнялись и в конце рабочего дня пускали лобовыми стеклами «зайчиков» в окна прокуратуры.
Рябинин в очередной раз взялся за телефонную трубку…
Дверь распахнули если не ногой, то кулаком. Палладьев ввел Коловратского.
Следователь поинтересовался:
— Дверь открыл лбом?
— Собственным, — успокоил капитан, показывая жестом, что он будет в коридоре.
Коловратский уже знал, куда садиться на допросе. Его и без того тонкие черты лица стали острее, будто их заточили. И Рябинин подумал, что они, черты лица, готовы к дальнейшей заточке.
— Генрих Яковлевич, рассказывайте…
— О чем?
— Хотя бы о своем увольнении.
— Ерунда! Брал всякие шестеренки из тугоплавких материалов. Те же нити… Для мумии. Но лишь повод. Уволили не за это.
— А за что?
— Якобы этой мумией опозорил институт.
— И куда вы теперь?
— Неужели останусь без дела? Знаете, куда я пошел после окончания института? Учиться в ПТУ.
— Зачем?
— Чтобы стать мастером на все руки.
О его мастерстве объективно сказано и в характеристике. Но Рябинина больше интересовала нравственная суть человека.
— Генрих Яковлевич, видимо, этими руками капиталец вы сколотили?
— Сколотить капиталец мне мешала идеология. Впрочем, она мешала всему народу.
— Не уловил…
— Если бы не семнадцатый год, знаете, как бы жили?
— А как?
— В особняках, ездили бы на тройках, обедали бы в ресторанах, сидели бы в ложах…
— Да, если бы родились дворянами.
— И родились бы!
— А рабочим, солдатом или ямщиком не хотите?
Обладатель золотых рук поморщился. Ему был интереснее
глобальный подход, при котором не до поиска мелких истин.
— Над Россией висит проклятье, из-за которого мы будем маяться знаете до каких пор?
Читать дальше