Станислав Родионов - Искатель. 2009. Выпуск №07

— Кандидат, трупики бэби куда девал? В мусорный бак, а?

Семен Андреевич замер и стал походить на лысую кошку в очках и подтяжках.

— Молодой человек, сейчас вызову милицию…

— А я не молодой человек, — сообщил капитан и предъявил удостоверение.

Оторопелость хозяина квартиры пропала, словно он начал оттаивать. Убедился, что перед ним не бандит, а представитель власти. И спросил увереннее:

— Капитан, и в чем дело?

Вместо ответа Палладьев вынул из кармана газету и показал объявление, словно ткнул его носом.

Семен Андреевич удивился:

— Ну и что. Это не абортмахерство, потому что у меня была официальная регистрация. И я уже год как прием женщин прекратил.

Палладьев ощутил, как информационная почва уходит из под его ног:

— Почему прекратили?

— Капитан, теперь политика направлена на размножение населения.

— Семен Андреевич, какой-нибудь учет женщин вели? — спросил Палладьев, зная, что его вопрос уже бессмыслен.

— Была книга записей, но все уничтожил.

— Кого-нибудь из клиенток запомнили? — бросил капитан еще бессмысленнее.

— В памяти все стерлось… Впрочем, одна всплывает, потому что ее имя совпало с фамилией.

— Люба Любавина? — не утерпел капитан.

— Да, официантка. Но от аборта отказалась и больше не пришла.

На следующее утро Палладьев не встал, а вскочил. В нем еще бурлил вчерашний успех: он раскрыл преступление. И заодно избавился от противной и теперь ненужной работы, намеченной следователем: поездки к цыганам с наивным вопросом — не у них ли новорожденный? Капитан позвонил Рябинину, проинформировал о своем успехе и обещал доставить подозреваемую в прокуратуру к девяти утра.

В РУВД он не поехал, а перехватил Любавину на подходе к кафе. Она не удивилась: или не знала, куда ее везут, или в ней сработал комплекс вины.

Она вошла в кабинет следователя. С нескрываемой гордецой капитан сообщил:

— Сергей Георгиевич, задержанная доставлена.

— Задержанная… я? — удивилась Любавина.

— Ага, — подтвердил капитан, присаживаясь в сторонке.

— Тогда мне нужен адвокат? — потишевшим голосом спросила она.

Рябинин улыбнулся. Любавина ответила улыбкой вежливости. Капитану ничего не оставалось, как улыбнуться за компанию. Но улыбка следователя исчезла, словно повисла на его очках:

— Люба, адвокат — это защитник.

— Я знаю.

— А кто на тебя нападает? — Разница в возрасте позволяла ему обращаться на «ты».

— Вы же хотите меня допрашивать?

— Это всего лишь мои вопросы и твои ответы. И мы расстанемся. Если, конечно, скажешь правду.

— А не скажу, то арестуете?

— Люба, зачем же давать ложные показания? — удивился Рябинин.

Он рассматривал ее каким-то познавательным взглядом. Пряди светлых волос перекинуты со лба на щеки; у нее ребенок, причесаться не успевает. Впрочем, ходить кудлатым сейчас принято. Одежда держится свободно, видимо, похудела после родов. Большие глаза безрадостны: какая радость от вызова в прокуратуру. Веки припухли — скорее всего, от избытка в крови холестерина.

— Люба, ты делаешь плохо и мне, и себе. Родила, а где ребенок?

— Ничего не знаю.

— Вот видишь! Значит, мне придется выполнять кучу формальностей: допросы, очные ставки, экспертизы… Мне работа, а тебе позор.

— Какой позор?

— Да ведь я обязан расспрашивать официанток, девиц из общежития, знакомых, родственников…

Капитан, любивший виртуозные допросы Рябинина, сейчас ерзал недовольно. Ситуация прозрачна, как разведенный спирт. Доказательств навалом. Ребенка из роддома забрала… Где он? Предъяви, и следствию конец. А Рябинин заводил рака за камень.

— Люба, историческую литературу читаешь?

— Да.

— Расскажу один эпизод. В петровские времена детей, рожденных вне брака, называли «зазорными младенцами». То есть позорными. Мария Гамильтон родила и младенца убила. Адама знатная, из древних шотландских и датских родов. Петр Первый велел ее казнить путем отсечения головы.

— И что?

— Отсекли.

— К чему это говорите?

— К тому, что в мусорном бачке нашли убитого младенца.

— Выдумаете…

— Думаем, — громко вмешался капитан, который обычно этого не делал.

Следователю и капитану показалось, что ей плеснули в лицо жидкой малиновой краски. Заалели щеки, нос, лоб, и этот яркий цвет ушел куда-то выше, под русые волосы. Любавина вскочила и не то крикнула, не то подавилась каким-то тонким звуком:

— Едем!

Они поднялись по лестнице. Странная процессия. Впереди девушка, потом легко шагающий молодой человек, последним — седоватый мужчина с громоздким портфелем. Не доставая ключей, Любавина нажала кнопку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, которая туг же куда-то делась.