Андрей Пасхин: Искатель. 2009. Выпуск №06

Восемнадцатого стало понятно, что грохнется где-то неподалеку. Из города стали уезжать начальники, по улицам в сторону аэропорта носились черные лимузины, а наша соседка, она работала в буфете республиканского цека, сказала, что партийные бонзы уехали и семьи вывезли, и что-то, наверно, будет, возможно, война с Ираном, потому что и войска из города уходят.

С обсерваторией связи не было, я звонил каждый час. Марине сказал, чтобы собрала чемодан, больше не надо, в любой момент могут объявить эвакуацию, когда станет известно место и время падения астероида. Света с мужем и Лера тоже сидели на чемоданах.

Господи, какой я был дурак! Впрочем, что я мог сделать, если бы даже знал? Ничего.

Упала эта дрянь в ночь на двадцатое. Мы с Мариной не спали, время было не позднее. Услышали рокот, будто танк едет или что-то тяжелое. Вышли на балкон. Увидели вспышку, такую яркую, что мир сразу погас, ничего не осталось…

Я даже не знаю, от чего умер — может, от ударной волны, может, обрушился дом, а может, я умер от ужаса, от черного кошмара, навалившегося прежде, чем я что-то почувствовал.

Внутри разорвалось, лопнуло, пролилось… И все.

Я проснулся среди ночи, сердце билось, как молот, я не мог отойти от приснившегося кошмара, нащупал у изголовья пузырек с таблетками, руки дрожали, вот, думаю, так и помру сейчас, бросил в рот две капсулы, на столике стояла чашка с водой, но в темноте я ее уронил на пол, услышал звон… Пришлось глотнуть без воды.

Полежал несколько минут, пришел в себя; Встал, зажег свет, надел очки, вставил зубы — почему-то эти привычные действия успокоили меня больше, чем лекарство.

Господи, спаси, — подумал. Какое знамение мне было? Не сделал ли я чего-то, за что Творец пожелал наказать меня этим кошмаром?

И сразу понял… Это было как знание, пришедшее с небес. Память. Не помнил ничего и вдруг вспомнил. Двенадцать жизней. Двенадцать смертей. Только что, когда я спал, случилась последняя.

Господи, думал я, что я сделал в жизни такого, чтобы быть наказанным столь страшным образом?

Я вышел на балкон, мне не хватало воздуха, ноги подкашивались, ночь была морозной, градусов десять ниже нуля, но мне было жарко, жар шел изнутри, будто возникшие во мне памяти выделяли энергию, энергию чуждого духа…

Не знаю, почему я не простудился и даже насморка не схватил, простояв на морозе… не знаю сколько. Десять минут? Час?

Вернувшись в комнату, я точно знал, что жизнь моя нынче — тринадцатая. Последняя. Почему-то я точно знал, что, когда умру в следующий раз, смерть будет окончательной, и я наконец предстану пред Господом.

Включил компьютер и до утра записывал, пальцы бегали по клавишам, будто не я вспоминал, а само вспоминалось и само себя записывало, а я был только проводником, ничего не понимавшим, но все помнившим. Провидение двигало моими пальцами, отец Александр. К утру, совсем выдохшись и ощутив, что небесное вдохновение покидает меня, я записал файл, задал пароль и тут же, у компьютера, провалился в сон, пустой, без сновидений. Проснулся около полудня, потому что позвонила внучка, Лерочка, — хотела прийти, прибраться. «Да, родная, — сказал я, — рад буду тебя видеть».

Сразу все вспомнил и захотел поглядеть записанный ночью файл, но не смог не только найти его, но даже пароль на память не приходил. Так все и пропало. Значит, на то была воля Господа. Больше я файл не искал — пропало, значит, так тому и быть. И больше я ничего не записывал — нельзя дважды искушать судьбу и идти против воли Творца, высказанной столь очевидно.

Но я все помню, отец Александр, помню и знаю, что было мне дано искушение. Искушение — не грех, верно? Грешным может стать преодоление искушения или, если поддашься… Возможно, я должен был в тот же день прийти к исповеди и вам, своему духовнику, поведать о жизнях, вошедших в мою память. Но в тот день я был так разбит… Лерочка, приехав, дала мне лекарство, посетовала на мой не очень здоровый вид и опять, в который раз, завела речь о том, что мне следует переехать в староприимный дом, где старики вроде меня доживают остаток дней без забот, но не без печалей, какими полна старость и каких я хотел избежать, оставаясь один в своем жилище. Может, и это был грех, грех гордыни, я слишком надеялся на свои слабые силы и думал, что лучше умереть среди знакомых, привычных, родных вещей, нежели, пусть и в покое, но среди чужих и чуждых… Это грех, и я прошу вас, отец Александр, отпустить мне его, ибо не хотел я причинять никому никаких хлопот, но старики эгоистичны, вы знаете…