Эдмунд Купер: «Если», 1996 № 03

Петрину в те дни Кирон видел редко. Времена, когда они убегали вдвоем на холмы, ушли в далекое прошлое. Теперь они виделись в официальной обстановке в присутствии родителей. Они виделись главным образом в церкви, на ярмарках, посвященных четырем временам года, и по святым праздникам, когда все люди в округе откладывали работу, одевались получше и шли к родственникам или друзьям, а то и просто прогуливались по улицам, слушая игру музыкантов сеньора Фитзалана.

Иногда Кирон сталкивался с Петриной случайно, но долго они не говорили: боялись длинных языков. Кирон возмужал, а Петрина стала настоящей красавицей. Волосы девушки опускались ниже талии роскошной волной, в глазах горел голубой огонь, а губы призывно набухли. Веснушки и мальчишеская угловатость пропали, фигура приобрела женственную округлость. Обычно уверенный в себе Кирон становился в ее присутствии косноязычным. И тем не менее он знал, что на всех деревенских игрищах она смотрит только на него ему даже не надо было на нее оглядываться, и это придавало Кирону странную силу. Еще три года, и она станет его женой. Поистине, его отец заключил отличный контракт с кузнецом Шолто.

Кирон по памяти сделал несколько рисунков Петрины, которые потом развесил над кроватью. Хобарт внимательно на них посмотрел и не сказал ничего. Когда дело касалось подобного, от художественной дисциплины мальчика не оставалось и следа. Результат, однако, завораживал.

Но даже Петрина не могла отвлечь Кирона от всепоглощающей идеи покорения воздуха. Вот уже несколько лет, как он скрупулезно изучал все, что хоть как-то могло перемещаться в воздухе: облака, насекомых, птиц, несомые ветром семена и даже осенние листья. Летними вечерами, когда не было срочной работы и мастер Хобарт с удовольствием дремал на солнышке, Кирон ложился в сладко пахнущую траву и вслушивался в притяжение земли, гибкую, невидимую силу, тянущую его к центру мира. Он поднимал взор и видел, как лениво плывут по небу облака, как купаются в синеве жаворонки, словно волшебным ножом режут воздух ласточки, мечутся и подпрыгивают, преодолевая невидимые преграды, бабочки, как зависают в воздухе стрекозы.

Неужели человек навеки привязан к земле? Говорили, будто когда-то люди даже высаживались на поверхность Луны. Кирон не слишком доверял легенде, но в том, что в былые времена человек наслаждался свободой полета, сомнений не оставалось. И еще насладится, что бы там ни твердили служители Лудда!

Пока же оставалось мучиться, глядя на несущиеся по небу рваные облака, зная, что они состоят из воды, которая значительно тяжелее воздуха, и все равно летят в лазурной выси. Оставалось томиться, наблюдая, как хищные птицы парят, кружатся и, едва качнув крылом, поднимаются выше и выше, постепенно превращаясь в точку.

Кирон сравнивал их легкие движения с исступленными усилиями пчелы, вынужденной так часто махать крыльями, что они становились невидимыми. Гудение тонких мембран напоминало юноше рев старинных моторов, звука которых он никогда не слышал.

Поистине, массу тайн хранят рожденные летать. Поистине, должен тогда существовать и иной способ покорения неба.

Кирон принялся экспериментировать с воздушными змеями. Это не запрещалось учителями. Змеи считались не машинами, а игрушками. Их запускали многие мальчишки — безобидное занятие, хотя для пятнадцатилетнего юноши, которому оставалось меньше трех лет ученичества, конечно, несколько запоздалое.

Видя ветреными осенними вечерами Кирона со шнурком от уходящего в синеву змея, взрослые поднимали брови, удивляясь не высоте полета, а долготерпению мастера Хобарта. Не иначе, как старик впал в детство или в немилость у сеньора Фитзалана; в любом другом случае шалопаю нашлось бы дело посерьезней.

Сверстники реагировали активнее — вовсю потешались, что Кирон воспринимал очень спокойно. Его считали полоумным и называли Кирон Голова-в-Облаках, потому что он постоянно смотрел вверх. Дальше других пошел Эйлвин, ученик мельника.

Широкоплечий, крепкий Эйлвин всегда завидовал Кирону. Причин тому было две. Эйлвин не хотел быть мельником. Он с детства любил рисовать и раскрашивать и больше всего на свете желал стать учеником мастера Хобарта. Кроме того, дело касалось Петрины. Эйлвин был помолвлен с Джоаной, дочерью Лодовика, шорника. В лучшем случае Джоану можно было назвать унылой, лишенной обаяния девушкой. Детей, правда, она должна была рожать хорошо, да и в женских ремеслах была искусна, но к тем девушкам, от которых сердца парней то замирают, то колотятся изо всех сил, Джоана не относилась.