Павел Амнуэль - Что там, за дверью?

Оно было…

Оно было — вот что главное. Открыв глаза и увидев, что Кэтти стоит у окна и смотрит на взошедшую луну, Мейсон точно знал: поцелуй был настоящим. Самым нежным — Оливия никогда не целовала его так целомудренно. Самым страстным — Оливия даже и способна не была на что-нибудь подобное.

— Кэтти, — позвал Мейсон.

— Что, любимый? — спросила она, не отводя взгляда от светлевшего блюда луны.

— Это твой дом, это наш дом, я твой муж, ты моя жена. Аминь.

— Аминь, — сказала она, повернулась к Мейсону и посмотрела ему в глаза.

В ее взгляде впервые не было ни вселенской тоски, ни женской печали. Глаза Кэтти сияли.

К весне за Мейсоном прочно закрепилось в деревне прозвище «Блаженный», и когда он раз или два в неделю появлялся на центральной улице с претенциозным названием Пиккадилли, чтобы закупить еды, каких-нибудь товаров для дома или свежих газет, к нему никто не подходил с бесполезными расспросами, но все смотрели исподтишка, отмечали его прогрессирующую худобу, бледность и взгляд… да, несомненно, взгляд блаженного, нормальный человек разве будет смотреть вокруг с таким видом, словно людей нет, одни лишь призраки, от которых лучше держаться подальше? Впрочем, именно с призраками, наверно, Мейсону теперь общаться сподручнее, вот и дом свой новый в виде старинного замка он выстроил, понятно, с той самой целью, о которой с лета твердил аптекарь Маковер; ему до поры до времени не верили, а теперь-то все, конечно, убедились, что он был прав: в том доме нечисто, и Мейсон непременно сведет себя с ума, если уже не…

В Бирмингеме состоялся суд, на котором адвокат Мейсона дрался, по его словам, как лев, но, конечно, процесс проиграл — судью до глубины души возмутило, что ответчик не пожелал не только прибыть лично, но даже прислать собственноручно написанное объяснение своего странного поведения, вынудившего жену и ребенка покинуть дом, в котором они счастливо прожили много лет.

Суд присудил алименты, разделил имущество, причем Мейсону достались мастерская по ремонту сельскохозяйственной техники и новый дом, построенный на краю участка — на это сооружение Оливия не смогла наложить свою тяжелую руку по той причине, что деньги были выплачены не с общего супружеского счета, а со счета, открытого еще родителями Мейсона и перешедшего к нему по наследству. Отец хотел, чтобы сын получил образование, но потрачены деньги оказались совсем на другие цели, и с этим он уж ничего не мог поделать. Разве что явиться с того света, чтобы прочесть сыну последнюю нотацию…

Конечно, отец не пришел. Он умер в своей постели, а не был убит, как бедная Кэтти. Только погибшие насильственной смертью приходят на то место, где расстались с жизнью.

Господи, как хорошо, что Кэтти…

Мейсон заставлял себя не думать об этом, но мысль бывает быстрой, как молния, проскакивает мгновенно, оставляя послемыслие, как послевкусие, от которого не избавиться: хорошо, что Кэтти была убита, а не умерла своей смертью. Нехорошо так думать, дурно, это грех. Но так думалось, и Мейсон ничего не мог с собой поделать.

Снег сошел в середине марта, Малькольм с рабочими приехали еще раньше, как только установилась ясная погода, и до Пасхи, которая в том году пришлась на начало апреля, завершили все работы: покрасили стены, провели и подключили коммуникации, а потом из магазина «Гроувз» завезли заказанную Мейсоном по каталогам мебель. Старый дом, в котором Мейсон прожил всю жизнь, стоял заброшенный, Оливия, которой дом теперь принадлежал по постановлению суда, не торопилась возвращаться и, наверно, наметила строение к продаже, о чем Мейсону вполне прозрачно намекнул Эддингтон, хозяин недавно открывшейся в Ингберчуэрде фирмы по торговле недвижимостью.

За неделю до Пасхи, в теплый погожий весенний день, когда в лесу запели первые птицы, Мейсон распахнул ворота участка, всю зиму запертые на огромный замок, и каждый проезжавший по дороге из Ингберчуэрда в Манчестер мог прочитать на огромном транспаранте: «Замок XVI века. Эпоха Елизаветы».

В первый же день сотни жителей Ингберчуэрда посетили новую местную достопримечательность, заплатили по шиллингу за вход, а некоторые даже по два, чтобы иметь возможность дважды обойти все комнаты и убедиться в отсутствии призраков или иных проявлений потустороннего мира. Билеты у входа продавала все та же миссис Турнейл, на которую ходившие по деревне слухи не производили никакого впечатления. Нанятый Мейсоном экскурсовод — Нейл Коллинз, молодой парень из Манчестера, учившийся на последнем курсе университета по специальности «история средневековой Англии», — очень увлекательно рассказывал о временах королевы Елизаветы, о смерти Марии Стюарт, о дворцовых интригах и рыцарских турнирах, Мейсон и сам узнал много нового и лучше представлял теперь, как жила его любимая Кэтти в ту эпоху, когда женщин носили на руках, но считали их все же людьми второго сорта, и даже королевы не могли чувствовать себя уверенно на своем троне, если рядом не было мужчины — фаворита, любовника, — принимавшего важные для государства решения.