Жанна Браун - Синяя дорога

Я сказал это, чтобы хоть намекнуть ей, кто наш настоящий враг. Надо же ей знать это, когда она останется здесь без меня… Но поняла ли мама намек, я заметить не успел, потому что раздался длинный звонок и принесли телеграмму: "Все хорошо буду десятого целую люблю Антон папа".

— Ура! — заорал я.

Десятое августа — это было послезавтра.

"Завтра, наконец-то завтра я буду уже у себя дома! Я прищурюсь от голубоватого лучика, а когда глаза откроются, это будет уже мой мир, мои крыши, мой воздух!" — Я представлял себе, как станет смеяться своим серебристым смехом моя настоящая веселая мама. Папа будет приходить домой только вовремя. И даже если он и там (у нас!) работает на базе, то все равно мой папа наверняка придумал что-нибудь такое, чтобы мама не волновалась… А как, раскрыв в изумлении рот, будет слушать о моих приключениях мой настоящий Герка!..

А может быть, все наши все-таки отправились в Дагестан? Тогда, наверное, я окажусь в Дагестане… В самом деле, мой двойник переместится сюда, а я — на его место в Дагестан, в сине-розовые горы, где падает вниз река Сулак…

— Валь, а Валь! Ты не спишь?

— Сплю! — ответил я.

Я снова ехал через весь город на трамвае к Лидии в больницу. Но Нины Александровны и заместителя папиного директора тут на сей раз не было. Путешествие проходило в гораздо более приятном обществе: Лиза, Нильс и его Эдик.

Они глядели в окно. А я размышлял о разных разностях. И еще вспоминал сон, что приснился мне утром, когда мама ушла к своим больным.

Снилась мне Катерина — настоящая, не другая. Катерина шла по чему-то туманному, серебристому и улыбалась своей тихой полуулыбкой.

Вдруг из тучи выскочило что-то косматое, большое, завертелось волчком, завыло и из него, загораживая Катерине дорогу, возник Коля-студент в джинсах и с большим гибким хвостом. Коля размахивал хвостом, и тянулся к Катерине, и хрипел: "Птичка-синичка, погодь да погодь!" Но Катерина, не переставая улыбаться, смела его с пути чуть заметным движением ресниц. Коля покатился по мостовой; он катился и катился, свертываясь в странный клубок. А Катерина протянула руки, и ей на шею, смеясь и рыдая, теряя на бегу длинный красный халат, бросилась наша настоящая Ника. Сестры обнялись, а Коля все катился вдаль грязно-бурым клубком…

Наш трамвай дотащился до больницы. Пока вылезали из вагона, пока переходили на другую сторону улицы, Лиза болтала, вертелась и принималась хохотать, да так, что вокруг оборачивались и думали: "Хохочет или плачет?" Но в больничном саду она разом примолкла, вытянулась, будто вдруг выросла, и заспешила подпрыгивающими шажками. Я придерживал ее за ладошку:

— Постой. Спросим, где тут второй корпус…

Но Лиза рванулась вправо, потом влево, завернула в аллейку и замерла: впереди, почти спиной к нам, сидела на садовой скамье похожая на карандаш и, кажется, еще похудевшая Лидия. Она поддерживала рукой ворот больничного халата, на коленях у нее лежала раскрытая книга, а смотрела она прямо перед собой, будто окаменела. Нас она не видела.

Я подтолкнул Лизу: иди, мол, иди! Идти к матери она должна была одна, а мы — ждать ее у ворот, это все было между нами уже оговорено.

Лиза сперва резко дернула плечом: мол, не тронь меня, когда захочу, тогда и пойду! Потом она рванулась к матери. Обернулась на бегу.

И с криком "мама!" бросилась к Лидии на шею. — Почти как Ника в моем сне.

— Уйдем! — потянул меня Нильс.

Он был малыш деликатный.

Шествие возглавлял кот. Он все еще тренировался на ходьбу в поводке, но вместо ленты на нем была уже настоящая ременная петля, и это увеличивало обоюдную ответственность. Кот прыгал по газонам, проскальзывал под оградой, непринужденно проходил сквозь колючий шиповник, а после оборачивался и презрительно ждал, пока все это проделаем и мы со своими неуклюжими, за все цепляющимися телами.

— А лучом ее лечить больше не будут! — объявил вдруг Нильс безо всякой подготовки.

Он говорил, конечно, о Лидии и чуть повел своей патлатой головой в ту сторону, где она должна была сейчас находиться. Я тоже только что думал о Лидии. Думал, что вот наконец приезжает папа, он возьмет Лизину мать к себе на базу…

— Это почему же? — естественно, поинтересовался я.

А сам даже приостановился от удивления. Но Нильс, уже приученный к ходьбе в поводке, проскочил на три шага дальше к дереву, о которое Эдик вздумал как раз поточить свои кошачьи когти.

— Так почему? А? Откуда ты взял? — спрашивал я, едва их догоняя.