Журнал «Если» - «Если», 2009 № 07

«У меня новость».

«Надеюсь, хорошая?»

«Не знаю», — Чимбораса смотрел вдаль.

На сером склоне Олимпа, таком большом, что он казался частью неба, от края до края расцвели необыкновенные белые одуванчики, — наверное, китайцы всей диаспорой спрыгнули с ума. В небе, нежном, как сливочный крем, бесшумно вспыхивали молнии. Не злые и крючковатые, как руки старой Бабы-яги, а длинные, нежные, озаряющие Марс от Олимпа до Северного полюса.

А среди одуванчиков стоял Котопаха.

«Я же говорил, он вернется», — сказал Чимбораса.

«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»

«Котопаха! — обрадовалась я. — Беги к нам!»

Котопаха ответил: «Я не один».

«А с кем ты?»

«С девушкой!»

«Пинай ее сюда!»

«Я девушек не пинаю».

А я студень люблю, жестами показал Глухой. По шарам стучит крепче!

«Ты где был, Котопаха? Где твой череп? Мы тебя совсем заждались, беги к нам!»

«Не могу, — ответил Котопаха. Было видно, что он гордится собой. Даже нашел силы похвалить меня: — Череп не мой. Все равно, ты молодец, что не коснулась черепа. Бегала бы сейчас, как коза».

«А ты не бегаешь?»

«Я здесь с девушкой».

«Она что, китаянка?»

«Да какая разница?»

«Покажи нам ее».

«Не могу. Мы на границе».

«На какой границе?»

«Времени и истории».

Ну да, программа 13+.

Я засмеялась, но Глухой показал жестами: отстаньте от Котопахи. Может, он из другой истории.

Сам Глухой походил в этот момент на одичавшего оборванца — одни лохмотья. Если бы Сеятель наконец обратил на нас внимание, он бы рассердился. Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, зря не изучаешь историю. Глухой говорит, что тебе никогда не понять того, чего ты не видишь своими глазами». — «Это он-то мне такое говорит?» — «А еще он говорит, Чимбораса, что ты всегда будешь понимать мир неправильно, потому что никогда не знаешь, что следует понимать в первую очередь».

Правда, я и сама не очень понимала. Желтые одуванчики у ног Котопахи только что появились, а уже начали скукоживаться. Они увядали прямо на глазах, клонились, будто стояли на горячей сковороде. Глыбы черного базальта, разбросанные там и здесь, медленно и тревожно наливались изнутри красным светом, как лампы накаливания.

«Котопаха, как там у тебя?»

«Все чики-пуки!»

Но глыбы под его ногами трескались, а из длинных трещин, раскалывающих склон, выплескивался рыжий огонь.

Однажды в Центре исследований доктор Макробер задал вопросы: а вот что мы считаем главным событием нашего времени? Какой факт поразил нас больше всего? Что случилось такого, от чего мы никак не опомнимся? Сьютеллы? Оцифровка материи? Или, может, «полости Глухого», куда до лучших времен можно упрятать самые ужасные, самые жгучие проблемы современности? А может, осознание смоллет как другое проявление жизни? Работайте, работайте, потребовал доктор Макробер. Думайте лучше, не впадайте в панику. Он даже выгнал из аудитории любимую обезьяну Цикады, решившую, что она тоже может подумать над вечными вопросами.

Лучше всех ответила Ирка Летчик.

«Я родилась».

Ночь выдалась тихая, а я уснуть не могла.

«Костя, что там скрипит?»

«Мышь, наверное».

«Откуда на Марсе мышь?»

«Китайцы завезли».

«Я боюсь. Сделай что-нибудь!»

«Смазать ее, что ли, чтобы не скрипела?»

Костя еще не так исхудал, чтобы у него кости скрипели, все равно мне скрип в ночи слышался. Я вдруг представила, что смоллеты пробудились — на Солнце, Луне, Марсе, Земле. По всем дорогам к столице ползут динозавры-огневики, как Змеи Горынычи: дышут огнем, все вокруг пылает. Пожарные пытаются остановить огневиков, а они ныряют в реки и озера, заселяют океан, мгновенно выпаривая его. Все затянуто дымом и паром. А посреди этого ужаса Костя стоит. Если заиграет на скрипке — все упорядочится, огневики снизят температуру. Только гениальная музыка восстанавливает гармонию мира. Пора! Начинай! Но у Кости нет скрипки.

«Костя, — спросила я с отчаянием, — ты, правда, есть хочешь?»

«Спи, мой одноклеточный друг», — с таким же отчаянием ответил Костя.

Когда нам было по четыре года, мы ходили смотреть на королевских крабов в большом Океанариуме. Костя тогда услышал, что крабы питаются большими группами, и тайком спросил у меня: «А мы — большая группа?»

Однажды Сеятель заглянет в «полость Глухого», а бритая обезьяна Цикады из темноты — зырк, зырк. Сеятель испугается, отпрянет: «Опять штучки Глухого!» А я скажу: «И не штучки, а полости». И устрою такой взрыв, что снесет полмира, а звука никакого не будет, даже старая нервная мышь не проснется. Или устрою мгновенную заморозку пространства. Сеятелю пора понять, что человечество нуждается во внимании. Вот почему китайцы не высаживаются на Меркурии? Да потому, что планета неудобная очень — на солнечной ее стороне температура зашкаливает за плюс тысячу. А я давлю на взрыватель — и расплавленные континенты Меркурия мгновенно замерзают. Устраивай балы в прохладных дворцах, гоняй по залам хульманов и лан-гуров. Зачем обезьянам знать структуру коричневых карликов? Они и без того отрываются по полной. В доисторические времена люди вполне могли выбрать базой для языка не звук, а жест. А они обломались. И зря. Костя сейчас без проблем отмахал бы на Олимпе любую симфонию. Конечности дома не забывают.