Жюль Верн - Город будущего

— И для слез тоже, — отозвался Мишель.

— Что же теперь с вами станет?

— Обо мне не беспокойтесь, — сказал Кэнсоннас, — подумайте о племяннике.

— А главное, — вступил в разговор Мишель, — говорите так, как будто меня здесь нет.

— Мы имеем, — начал Кэнсоннас, — некоего молодого человека, у которого нет ни малейшего шанса стать финансистом, коммерсантом или предпринимателем. Спрашивается: как ему выжить в этом мире?

— Вот уж действительно проблема из проблем, — отозвался дядюшка, — и решить ее вовсе не просто. Сейчас вы назвали, по сути, все профессии, которые ныне в ходу. Очевидно, не остается ничего другого, как стать…

— Собственником… — сказал пианист.

— Вы попали в самую точку!

— Собственником! — расхохотался Мишель.

— Вот именно! Ему, видите ли, смешно! — воскликнул Кэнсоннас. — Какое непозволительное легкомыслие! Как можно так пренебрежительно относиться к профессии, столь же прибыльной, сколь и почетной! Несчастный, ты когда-нибудь задумывался, что значит — быть собственником? Какой ошеломляющий смысл заключен в этом слове! Подумать только, что человек, тебе подобный, из плоти и крови, рожденный женщиной, простой смертной, владеет частью земного шара. И все это принадлежит ему одному, неотделимо от него, как голова от тела… Никто, даже Господь Бог, не может отнять у него этот кусочек земного шара, который передается по наследству! Он вправе распоряжаться этой землей как ему заблагорассудится: пахать, бурить, что угодно строить на ней! И вода, орошающая его владения, и даже воздух над ними — все его! Захочет — сожжет свое дерево и вытопчет свою траву, захочет — выпьет свой ручей! Он может без конца повторять себе: «Вот земля, сотворенная Богом в первый день мироздания, а я — владелец частички ее! Мне, и только мне, принадлежит этот кусочек поверхности полушария вместе с возносящимся над ней на высоту шести тысяч туазов [159] Туаз — старинная французская мера длины, равная 1,95 метра. столбом воздуха, которым мы дышим, и земной корой, что расположена под нами и имеет толщину в полторы тысячи лье». Владения собственника простираются до самого центра земли; он ограничен только правами такого же собственника, живущего на противоположной стороне планеты. Так вот, глупыш, раз ты смеешься, значит, ничего не понял и никогда не пытался подсчитать, что человек, владеющий только одним гектаром земли, на самом деле является собственником конуса, объемом двадцать миллиардов кубических метров! И все это принадлежит ему, исключительно ему, целиком и полностью!

Кэнсоннас был великолепен! Его жесты, его интонация, весь его облик могли бы вдохновить любого художника! Нет! Ошибиться было нельзя! Перед нами предстал человек, имевший свое место под солнцем: он был собственником!

— О месье Кэнсоннас! — воскликнул дядюшка Югнэн. — Вы превзошли самого себя! Глядя на вас, хочется быть собственником до конца дней своих!

— Не правда ли, господин Югнэн? А наш малыш смеется!

— Да, смеюсь, — откликнулся молодой человек, — потому что мне никогда не придется владеть ни единым кубометром земли. Разве что случай…

— Что значит случай? — воскликнул пианист. — Ты употребляешь слово, а смысла его не знаешь!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что слово «случай» происходит от арабского и означает «трудный», [160] Le hazard (фр.) — «случай», «случайность», «судьба», «риск». Действительно, в XIX веке некоторые французские лингвисты производили это слово от названия одного из замков в Палестине — Эль-Азар; слово во французском языке появилось в XII веке, во времена крестовых походов. и не более того. Следовательно, вся наша жизнь состоит из трудностей, а мы с настойчивостью и умом обязаны их преодолевать!

— Лучше не скажешь, — откликнулся Югнэн. — А ты, Мишель, что думаешь?

— Дядюшка, я не столь честолюбив, и двадцать миллиардов Кэнсоннаса меня вовсе не трогают.

— Но один гектар земли дает от двадцати до двадцати пяти центнеров пшеницы, а из одного центнера можно получить семьдесят пять килограммов хлеба, — пояснил Кэнсоннас. — А если съедать по фунту в день, то его хватит на полгода.

— Ах! — воскликнул Мишель. — Все о еде да о еде! Одна и та же песенка.

— Увы, мой мальчик, песнь о хлебе нередко имеет грустный мотив, — вздохнул музыкант.

— И все же, Мишель, что ты собираешься делать? — поинтересовался дядюшка Югнэн.

— Будь я свободен, — начал молодой человек, — мне бы хотелось воплотить в жизнь четыре непременных условия, из которых, как где-то я вычитал, слагается счастье.