Н Ляшко - Камень у моря

Аграфена вспоминала все, что было за годы разлуки с сыном, залетала в свою молодость и рассказывала, как девушкой, в лихорадке прибилась к этой мазанке, как ее встретили в ней, как Иван подарил ей миску удивительных камешков и что сказал при этом.

Маркушка гладил плиту, на которой не раз перебирал с Иваном камешки, а перед его глазами плыли обрывки давнего и сливались со словами матери и с тем, о чем рассказывал ему на привалах отряда покойный отец.

Они весь день вспоминали и вместе ходили к морю.

Маркушка подбирал там хорошие камешки и как бы возвращался в детство. Домой Аграфену он вел под-руку, усадил ее на каменную плиту и пошел в поселок. Она отметила, что у него отцова походка, что он уже не так сильно заикается, и, улыбаясь, в дреме пошла в мазанку.

Разбудил ее знакомый стук мотыги. Она выбежала в сад и закричала:

- Маркуша! Да отдыхай ты! Отслужишь совсем, тогда уж...

Но мотыга вонзалась в землю, топор крушил сухие стволы, руки закладывали бреши в ограде и замазывали в водоеме и канавках трещины.

Аграфена обливала Маркушку улыбками и однажды спросила:

- Что ж ты о могилке не спросишь?

В ее голосе Маркушке послышался укор, и он молча прошел за нею к обсаженному туями холмику:

- Тут они лежат. Не такая их: воля была, да нехватило у меня сил, а людей кликать страшно было тогда.

Сама яму копала, сама без гробов и хоронила их. И тут хорошо, только пропало ихнее слово. Помнишь, где прадед наказывал схоронить его? "Во-он там, - говорит, - оттуда я со старухой, может, услышу, как земля вздохнет".

Не привелось им лежать там...

И опять в голосе матери Маркушке почуялся укор. Он поднял руку, поводил ею перед собою и с усилием сказал:

- На-на-напрасно, мать, ты так... Я-а, я сделаю, ппогоди...

Маркушка поправил завалившийся погреб, заделал на крыше мазанки дыры, с корнем вырвал в саду дикий кустарник, а затем поднялся на гору, вырыл там яму, в саду с корнями снял с холмика туи, застлал ими тачку, сложил на них вырытые останки прадедов и позвал мать.

Они взвезли тачку на гору, покрыли дно ямы ветками, ветками забросали останки и серпом посадили вокруг мэгилы туи. Аграфена носила на гору воду, поливала туи, а Маркушка привел из поселка ватагу парней. Они сняли с подставок каменную плиту у ворот, обмотали ее веревкой, на деревянных катках стащили на гору и стоймя врыли у могилы.

На одной стороне плиты Маркушка суриком написал, кто лежит в земле. Другая сторона, гладкая, впитавшая тепло Ивана, бабки, Анисима, большелобого и многихмногих, осталась чистой. Каждый раз, когда Маркушка касался ее рукою, она как бы вздыхала под ладонью и просила чего-то. Маркушка затревожился и решил написать на камне о прадедах подробно, но подворачивавшиеся слова казались ему тусклыми. Он отбрасывал их, искал новые, мучился, пока в памяти не всплыли в детстве слышанные от прадеда слова о море, о волнах и камнях.

Он обрадовался им, долго перебирал их, как бы обжигал в себе, затем сжал их, чтоб они звучали, как песня, и написал на камне.

И стоит тот камень на горе, в виду мазанки, в серпе молодых туй, и во все стороны, всем ветрам, кораблям, фелюгам, солнцу я звездам говорит:

О, море, голубая слеза радости, радужная россыпь самоцветов, зови всех к битвам за счастье: похороненный перед тобою томился по вольному вздоху земли, проливал кровь за ее счастье и назвал тебя голубой слезой радости.

... Красноармейцы слушали Маркушку, и перед их глазами вставали бредущая по полям и степям лошадь, шагающий рядом с нею старик, согнутая страхом и горем старуха, мальчик. Им синели горы, мигало море, шелестел сад, шумели дожди, морские прибои и ветра. Они вместе со стариком и мальчиком строили мазанку, поливали сад, на берегу моря радовались камешкам, шли за горы, обливались кровью перед царской коляской, томились в тюрьме, дрожали на допросах, - вся жизнь Ивана, Анисима, Маркушки, бабки вставала перед ними.

А рядом лежали сбереженные Аграфеной, собранные Иваном и маленьким Маркушкой, камешки из десяти мешочков-голубые и молочно-сизые, дымчатые и черные, красно-бурые и зеленые, лунные и полосатые, золотистые, рисунчатые, искристые, - они переливались и играли всеми цветами радуги. Слушая, красноармейцы раздумчиво пропускали их сквозь пальцы. Слова Маркушки сливались с непередаваемой искристой игрой камешков, и глаза красноармейцев вспыхивали от изумления, от боли за Ивана, от ненависти к тому, что мешало земле вздохнуть, и от желания быть крепкими, непобедимыми и радующими, как эти отшлифованные синими волнами камешки.