Журнал «Если» - «Если», 1999 № 03

Сам не желая того, переношусь в Москву-Два — там то же самое. Сверху вертолет, сзади свора, прямо в лоб на меня надвигается Капитан. Орет, собака, про свой дурацкий допинг-контроль.

Тут же возвращаюсь в Москву-Один. С майором как-то приятнее. Он уже совсем близко, я уже могу разглядеть его сосредоточенное, как перед ударом, лицо. И прет, кретин, прямо на меня. Время упущено, и мне уже не развернуться — только остановиться, причем немедленно.

Я часто повторяю себе, что это всего лишь игра. Это просто такой спорт, вовсе не смертоубийство. И если тебя зажимают в угол, заставляют выбирать между проигрышем и смертью, стало быть, надо выбирать проигрыш, потому что он ничего для тебя не значит, ничего не меняет, разве только деньги потеряешь, но при твоем банковском счете это совсем не смертельно. Спортсмен должен уметь проигрывать. Я, наверное, не спортсмен — проигрывать так и не научился.

На какой-то момент я впадаю в состояние полной растерянности. Я перестаю управлять собой, управлять городами — виртуальным и настоящим. Они мелькают передо мной, сменяя друг друга, как в калейдоскопе, — то майор мчится на меня, то Капитан с его безумным оружием.

Я сжимаю зубы, сосредотачиваюсь и, выждав появление Москвы-Один, изо всех сил стараюсь в ней остаться. Это трудно — Москва-Два панически ломится в мой мозг, я ее физически чувствую, зовет на помощь, проклинает и умоляет меня прийти.

Передо мной майор, который пугает меня тараном. И здесь уже не игра, здесь бой, бой с единственным правилом: «кто кого».

Я иду на майора, он на меня, идем со скоростями вполне приличными, и города больше не мелькают, майор ест меня выпученными глазами… а когда между нами остаются метры, вспоминает все-таки, что здесь не смертный бой, а игра… И сворачивает, и заваливается носом в кювет.

В зеркало заднего обзора я вижу, как он выкарабкивается из своего полуджипа-полувиктории. Иначе и быть не могло, с его-то мастерством хваленым да сломать шею в кювете…

Трасса впереди действительно перекрыта тремя машинами. Я смотрю на часы. И довольно улыбаюсь. Кричу Хоменко:

— Женя, сообщай о моей победе!

— Ты наивный наглец, Лева! Опомнись, приятель! Ты в западне!

— А ты на часы погляди! Десять, нет, семь секунд осталось. Разве они успеют?

И они, конечно, не успевают. Сзади ко мне бежит потерявший фуражку майор с наручниками, за его спиной уже появилась погоня, машины, перекрывшие дорогу спереди, спешат расцепиться, только все это безнадежно — секунды мои, секундочки, истекают пусть медленно, но неумолимо. Время на моей стороне — точнее, я на стороне времени.

С еле слышной досадой думаю, что напрасно запах победы так отдает жженой резиной.

Ох, вопит Хоменко, ох, буйствует, напористо изображая восторг! Города больше не мелькают, действие допинга кончилось, меня малость трясет и ноги подкашиваются. Но надо пожимать руки — хоть они и подобны кобрам, — надо отвечать на поздравления и кривить усмешку типа «да ну вас!», выслушивая излишне восторженные слова о цирке, который я устроил…

— Сволочь! Подонок! Гадина стоеросовая! — как всегда, путая от волнения ругательства, предстает передо мной Месроп с длиннющей ссадиной через всю лысину и порванной брючиной. — Я тебе больше не тренер, а ты мне больше не друг, ты мне с этого дня первейший враг навсегда, кровник! Ты почему, скотина, выкинул меня на дорогу?!

— Опасно было, Меся, дорогой, ты уж извини, другого выхода не было.

Меся что-то соображает и уже озабоченным тоном спрашивает, заговорщицки метнув по сторонам взгляд:

— Что значит «опасно»? Финты?

К нам бочком подбирается телеоператор, я киваю:

— Я потом объясню, ладно?

Как и все рукопожиматели до него, Месроп исчезает внезапно, словно привидение. Потом долгий и невнятный разговор с молодым лейтенантиком, потом подходит майор.

— Жму руку, — с хмурой уважительностью говорит он и действительно жмет. — Таких психов, как ты, я не видывал… А если бы я не отвернул?

Я с улыбкой вру:

— Тогда бы отвернул я. Только, конечно, после тебя.

— Ага, — с легкой обидой поддакивает майор. — Я для тебя сильно нервный.

— Что-то вроде того.

Майор вскипает:

— Да для тебя и египетская пирамида — истеричка!

Его кто-то зовет, а я устало отворачиваюсь, уверенный, что майор так же бесследно и быстро исчезнет из этого эпизода, как исчезали все остальные. Запах паленой резины все еще преследует меня, и мне тревожно. Прикидываю, к кому бы присоседиться на предмет возвращения, но тут же с хихиканьем осекаюсь. «Ситроен» теперь вроде бы мой, так что домой можно и на нем.